Уже на следующий день после окончания сессии Хрущев по поручению своих коллег выступил на закрытом совещании в ЦК перед депутатами — местными руководителями и работниками сельского хозяйства с пояснениями к выступлению Маленкова и тем проектам, которые были уже подготовлены или еще готовились к пленуму.
И начал он с резкой критики положения, сложившегося в сельском хозяйстве. Касаясь чрезмерных ставок сельскохозяйственного налога, он так и сказал, что «стремление получить больше доходов в бюджет привело к нехорошим результатам», ибо поголовье коров в личном пользовании сократилось на 3,5 млн., а денежные поступления от сельскохозяйственного налога сократились с 10,3 млрд. рублей в 1948 г. до 8,9 млрд. в 1951 г.{220} «Глупейшей штукой» назвал он обложение налогом поросят, которых в массовом порядке откармливали не только сельчане, но и жители городских пригородов, да и самих городов. И вот теперь многие из них вынуждены прибегать к разного рода хитростям, чтобы избежать налогообложения и не попасть в число недоимщиков. Они «выбирали мертвое пространство во времени, когда фининспектор не ходит,., покупали, бедняги, поросенка, старались подкормить, пока инспектор не пришел, и за день до прихода — зарезать», — под смех аудитории рассказывал Хрущев. И вопрошал:
— Зачем это нужно?.. Что в том, что человек откормил поросеночка пудов на 5-6, сам скушал и на рынок дал? Разве это плохо? Разве это угрожает нашему социалистическому строю? Нет. Глупость была наша{221}.
Хрущев не стал упоминать, что отвечал тогда перед Сталиным за положение дел в сельском хозяйстве Маленков. Его слушатели прекрасно об этом знали. Но он посчитал необходимым сказать, что «когда мы обсуждали эти вопросы, у нас не все гладко было». Отказываясь называть фамилии, он все же поведал, в чем же заключались «скрипы», имевшие место при обсуждении вопроса о сельскохозяйственном налоге:
— Некоторые товарищи говорили: надо решать, только нельзя ли… ввести в действие этот закон с 1-го января.
Их мотивы им были изложены так: да, большее количество мяса, молока и масла на рынке — это надо, но это будет завтра, а сегодня, при общем недостатке продуктов животноводства, уменьшится общий, государственный фонд.
— Казалось бы правильно. А если подумать, это вреднейшая штука. Вреднейшая потому, что, если мы сейчас примем закон, а ввели бы в действие с 1-го января, я думаю, что очень многие колхозники не поверили, сказали бы — приняли на этой сессии, а на следующей отмените. Поэтому побуждения покупать телки не будет, побуждения покупать овцы не будет, побуждения покупать поросенка не будет{222}.
Назвав животноводческую отрасль самой сложной в сельском хозяйстве, Хрущев признался, что «мы очень запутали» ее{223}. И дело не только в сокращении поголовья коров (их на 8,9 млн. меньше чем в 1928 г. и на 3,5 млн. меньше чем в 1940 г.)- 29% коров — яловые, то есть не дают молока. Удой составляет 1004 килограмма на корову. 20% телят «подыхает» в результате плохого ухода.
— Вот вам мясо, которое выбрасывается собакам{224}.
Резкой критике подверг он бывшее Министерство заготовок. Его работников он сравнил с городскими садовниками, задача которых — подрезать кусты, чтобы побеги не разрастались:
— Если колхоз поднялся выше уровня своего соседа, они его подравнивают, они не дадут ему развернуться. Они ему дадут такие нормы, если у него надой хороший, лучше чем у соседа, который ведет хозяйство через пень колоду, что он не сможет подняться дальше{225}.
Затем Хрущев стал сравнивать производственные и финансовые показатели передовых и отстающих колхозов Московской и Костромской областей, что давно стало характерным для советских руководителей разного ранга, но сделал неожиданный вывод:
— Значит, тут, товарищи, не от нас зависит, а от тех, кто руководит колхозами{226}.
Для секретарей обкомов и председателей облисполкомов, которых раньше регулярно честили и чистили на заседаниях Оргбюро и Секретариата ЦК за все провалы в деле «дальнейшего развития» не-подъемного сельского хозяйства, такой вывод прозвучал словно отпущение грехов и как своего рода гарантия, что снимать их только за это не будут.