– Это не вздор.
– Раз у меня широкодиапазонный слух, я могу подать заявление.
– Ты не знаешь, во что ты при этом впутаешься, – сказал он ровным голосом, а лицо его стало настороженным угрожающим. – Хрустальное пение – это страшная, одинокая жизнь. Тебе трудно будет найти кого-то, кто пел бы с тобой: тона далеко не всегда дают правильную вибрацию для хрустальной грани, на которую ты наткнулась. Но, конечно, ты можешь сделать потрясающие резы при дуэте. – Он, казалось, заколебался.
– А как ты находишь эти тона?
Он хмыкнул.
– Сложное дело. Но ты же не всерьез хочешь стать хрустальной певицей. – В его голосе звенела почти пугающая печаль. – Если ты начнешь петь кристаллу, то уже не остановишься. Вот поэтому я говорю тебе – даже не думай об этом.
– Итак, ты говоришь, чтобы я и не думала об этом?
Он взял ее за руку и настойчиво посмотрел в глаза.
– Ты никогда не попадала в мах-шторм в рядах Милке, – сказал он хрипло и как будто встревоженно. – Он налетает ниоткуда и наваливается на человека, словно весь Ад выпущен на свободу. – Она почувствовала через свою руку, как дрожит его тело. – Мах-шторм может довести человека до растительного состояния одним звуковым ударом.
– Есть и другие, хотя и менее жестокие способы довести человека до растительного состояния, – сказала она, думая о чиновнике отеля, о суетящихся суперкарго, об учителях, равнодушно пересматривающих оценки новичков. – Но ведь есть, наверное, приборы, предупреждающие вас о приближении штормов, пусть даже мах-штормов, в хрустальном ряду?
Он кивнул, глядя поверх ее головы на какой-то невидимый феномен.
– Ты режешь кристалл, и уже наполовину вырезал; ты знаешь, что после шторма изменится высота тона, и теряешь свой безопасный рубеж, потому, что этот последний кристалл может означать твой отъезд с планеты.
– Разве вы не получаете отпуск после каждого путешествия в Ряды?
Он покачал головой, недовольный тем, что она перебила его.
– Путешествие в Ряды не всегда окупается – либо повредишь кристалл, либо вырежешь не ту форму, либо тон не тот. Иногда тон важнее формы.
– И при этом ты должен помнить, что необходимо сейчас, верно?
Если у нее абсолютный слух и великолепная память, то пение кристаллам, похоже, идеальная для нее профессия.
– Ты будешь помнить нечто совсем другое, – сказал он, почему-то подчеркнув последнее слово.
Килашандра с презрением отнеслась к этой проблеме. Память – всего лишь дело привычки, тренировки, мнемонических фраз, которые легко вызывают необходимую информацию. У нее было предостаточно практики по запоминанию.
– Есть ли какой-нибудь шанс, что я поеду с тобой на Беллибран и подам заявление…
Его рука больно сжала ее руку. Он даже вроде бы перестал дышать.
– Ты сама просила. Помни это!
– Ну, если мое общество…
– Поцелуй меня и не говори ничего такого, о чем потом пожалеешь, – сказал он, резко притянул ее к себе и закрыл ей рот своим так плотно, что она не могла говорить.
Второй припадок случился с ним вскоре после их любовной игры, так что Килашандра виновато подумала, что это и было причиной. Судороги были сильнее, чем в первый раз, и Каррик впал в лихорадочный сон, когда они, наконец, закончились.
Он выглядел старым и истощенным, когда проснулся почти через четырнадцать часов. И двигался он как старик.
– Я должен вернуться на Беллибран, Шандра. – Голос его дрожал, и сам он потерял всю свою самонадеянность.
– Для лечения?
– Правильнее сказать, для перезарядки, – поколебавшись ответил он. – Вызови по кому космопорт и запиши нас.
– Нас?
– Соблаговоли поехать со мной, – сказал он с серьезной учтивостью.
Ее задел этот тон, но все равно, приглашение приятнее позволения.
– Можно даже и с пересадками, – добавил он. – Лишь бы уехать как можно скорее.
Она связалась с космопортом, и они стали пассажирами челнока, вылетающего в четыре часа на спутник, где им предстояло четырехчасовое ожидание лайнера, идущего в нужном им направлении. Надо было собрать вещи, но Килашандра решила уехать и оставить все.
– Ты не найдешь такого добра на Беллибране, Шандра, – сказал Каррик и стал неторопливо складывать яркие пестрые рубашки из расплющенного древесного волокна. Принятие решения об отъезде стимулировало у него подъем энергии, но девушку несколько нервировало превращение живого и властного человека в хрупкую, дрожащую тень.
– Когда-нибудь такой пустяк, как складывание рубашек, напомнит тебе о многом, – добавил он.
Она была тронута его чувствительностью и его улыбкой и поклялась себе быть терпеливой с его болезнью.
– Случайности бывают в любой профессии, но случайности в хрустальном пении… – начал он.
– Все зависит от того, что называют случайностью, – тихо ответила Килашандра. Любая случайность казалась ей справедливой ценой за такой высокий жизненный уровень и траты. А ведь в Гильдии всего 4.425 членов… И она двигалась к вершине.
– Понимаешь ли ты, от чего отказываешься, Килашандра? – голос его был виновато-резким.
Он посмотрела на его худое, постаревшее лицо и испытала приступ настоящего опасения. Любой выглядел бы скверно после приступов, которые терзали Каррика. Она не слишком много заботилась о его философском настроении и надеялась, что он не будет таким мрачным всю дорогу на Беллибран.
– Я предпочитаю получить шанс, каковы бы ни были его последствия, а не прозябать вечно на Фьюерте!
Он погладил пальцами ее ладонь, и в первый раз эта ласка не вызвала в ней трепета в позвоночнике. Впрочем, он едва ли был в состоянии заниматься любовью, и жест отразил это.
– Ты видела только привлекательную сторону хрустального пения…
– Ты говорил мне об опасностях. Каррик, Решение принадлежит мне. И я ловлю тебя на твоем предложении «соблаговолить поехать».