Стоя, бледные, они выслушали смертный приговор, и в торжественной тишине раздался голос председателя:
— Вы ничего не имеете сказать, Вошери?
— Ничего, господин председатель. С той минуты, как мой товарищ приговорен вместе со мной — я спокоен. Мы оба на одной доске. Нужно, чтобы патрон нашел средство спасти нас обоих.
— Патрон?
— Арсен Люпен.
В толпе раздался смех.
Председатель спросил снова:
— А вы, Жильбер?
Слезы катились по щекам несчастного мальчика, и он пробормотал несколько неясных слов. Но так как председатель повторил свой вопрос, он овладел собой и ответил дрожащим голосом:
— Я могу сказать, что я виновен во многом, правда. Я наделал много зла и раскаиваюсь в этом от всего сердца… Но только не это… Я не убил… Я никогда не убивал… И не хочу умереть… Это слишком ужасно…
Он покачнулся и, поддерживаемый стражей, заплакал, как ребенок, зовущий на помощь:
— Патрон, спасите меня!.. Спасите меня! Я не хочу умирать!
Тогда в толпе посреди всеобщего волнения и шума зазвучал голос:
— Не бойся, дитя, патрон здесь.
Произошло смятение, потом давка. Полиция и сыщики окружили зал и толпа указала на толстого человека с красным лицом, будто бы произнесшего это восклицание. Он отбивался ударами кулаков и ног.
Он сейчас же был допрошен и назвался Филиппом Банель, служащим в бюро похоронных процессий. Он заявил, что один из его соседей предложил ему стофранковый билет за то, что он произнесет в назначенный момент фразу, написанную на бумажке. Можно ли было от этого отказаться?
В доказательство он предъявил сто франков и записку.
Филиппа Банеля отпустили.
В это время Люпен, который не мало содействовал задержанию этого человека, вышел из зала суда с тревогой в душе. Он нашел на набережной свой автомобиль. Он сел в него в таком отчаянии, что ему стоило больших усилий удержаться от слез. Призыв Жильбера, его голос, полный отчаяния, его изменившееся лицо преследовали Люпена, которому казалось, что никогда в жизни, ни на одно мгновение он не забудет его. Он вошел в свою новую квартиру на площади Клиши. Там нужно было подождать Гроньяра и Балу, с которыми он должен был в этот вечер совершить похищение Добрека.
Он открыл дверь и вскрикнул. Перед ним была Кларисса. Она вернулась из Бретани к моменту вынесения приговора.
Сейчас же по ее поведению, по ее бледности он понял, что она знает все. И сейчас же, совладав с собой, не дав ей времени что-нибудь произнести, он воскликнул:
— Ну да, да… так… Но это не имеет никакого значения. Мы это предвидели и не могли этому помешать. Теперь нужно отвратить зло. Сегодня ночью, слышите, сегодня ночью, это будет сделано.
В страшном горе она повторила:
— Сегодня ночью?
— Да. Я все приготовил. Через два часа Добрек будет в моей власти. Сегодня ночью, каких бы это ни стоило средств — он заговорит.
— Вы думаете? — слабо спросила она. Проблеск надежды осветил ее лицо.
— Он заговорит. Я узнаю его тайну. Я вырву у него список двадцати семи, и этот список даст освобождение вашему сыну.
— Слишком поздно, — прошептала Кларисса.
— Слишком поздно? Почему? Вы думаете, что в обмен на этот документ я не добьюсь побега Жильбера? Через три дня, ручаюсь вам, через три дня Жильбер будет на свободе.
Раздался звонок.
— Вот наши друзья. Верьте мне. Вспомните, что я исполняю свои обещания. Я вам вернул маленького Жака. Я вам верну Жильбера.
Он пошел навстречу Гроньяру и Балу.
— Все готово? Брендебуа в ресторане? Так поскорей.
— Не трудитесь, патрон, — ответил Балу.
— Как? Что такое?
— Есть новость.
— Что такое? Говори!
— Добрек исчез.
— Что ты несешь? Добрек исчез?
— Да, посреди бела дня похищен из своего особняка.
— Гром и молния! Кем же?
— Неизвестно… четверо… стреляли… Полиция уже на месте. Прасвилль руководит следствием.
Люпен смотрел на Клариссу, упавшую в кресло. Добрек похищен, исчезла последняя надежда…
Профиль Наполеона
После ухода префекта полиции начальника охраны и агентов, производивших первый и безрезультатный допрос, Прасвилль сам принялся за следствие…
В то время как он изучал следы происшедшей в кабинете борьбы, служанка передала ему визитную карточку, на которой было написано несколько слов.
— Пусть эта дама войдет, — сказал он.
— Но она не одна, — отвечала та.
— Да? Ну, так пусть войдут оба.
Привратница ввела Клариссу Мержи и сопровождавшего ее довольно грязно и бедно одетого господина.
Весь вид его изображал крайнее смущение.
Кларисса представила:
— Господин Николь, профессор и репетитор моего Жака, он помогает мне своими советами вот уже целый год. По рассказаным мною отдельным эпизодам он восстановил всю историю хрустальной пробки. Я хотела бы, чтобы он вместе со мной, конечно, если вы найдете это возможным, был посвящен во все подробности похищения, которое меня очень беспокоит и портит все мои планы, да и ваши то же, не правда ли?
Прасвилль знал всю непримиримую ненависть Клариссы к Добреку, доверял ей и ценил ее участие в этом деле. Поэтому он без всякого затруднения рассказал, что знал сам, на основании некоторых сведений, а главное, благодаря показаниям привратницы.
Дело, в сущности, было простое.
Добрек был свидетелем по делу Жильбера и Вошери, и его видели в суде во время процесса. Около шести часов он вернулся домой. Привратница уверяла, что депутат вернулся один и что в этот момент в доме никого не было. Однако через несколько минут она услышала крики, шум борьбы, выстрелы и увидела, как четыре человека в масках несли депутата Добрека; поспешно спустившись с лестницы, они быстро подошли к ограде и открыли калитку. В это время к отелю подъезжал автомобиль. Все четверо забрались в него, и машина, почти не останавливаясь, понеслась дальше.
— Разве у вас не было двух агентов на страже? — спросила Кларисса.
— Да, но они находились на расстоянии 150 метров, а похищение произошло так быстро, что, несмотря на все старания, они не могли помешать похищению.
— И они ничего на нашли?
— Ничего, или почти ничего: они подняли на земле кусочек слоновой кости. Дело в том, что привратница видела из окна своей комнаты, что в автомобиле был пятый человек, который вышел, пока усаживали Добрека. Влезая обратно, он уронил какой-то предмет и сейчас же его поднял. Но, должно быть, при падении предмет этот сломался и вот — отскочивший от него кусочек слоновой кости.
— Но как им удалось проникнуть в дом?
— Конечно, в то время, когда привратница уходила за покупками. Они подобрали ключи, беспрепятственно забрались в дом, так как другой прислуги у Добрека не было. Я думаю, что они запрятались именно в соседней комнате, в столовой, и оттуда осадили кабинет депутата. Об этом свидетельствует нагроможденная в беспорядке мебель. На ковре мы нашли револьвер, принадлежащий Добреку. Одной из пуль повреждено зеркало камина, вся мебель и все вещи перевернуты. Да, все говорит о жаркой схватке.
Кларисса обратилась к своему спутнику, чтобы узнать его мнение. Но Николь опустил глаза, сидел неподвижно в кресле и упорно теребил края своей шляпы, как будто не зная, куда ее девать.
Прасвилль улыбнулся: советчик Клариссы казался ему слабоватым.
— Дело несколько темное? — обратился он к Николю.
— Да, да… чрезвычайно темное, — признался Николь.
— Не скажете ли вы свое мнение по этому поводу?
— О, господин секретарь, я думаю, что у господина Добрека много врагов…
— Ага, великолепно.
— И что некоторые из них, заинтересованные в его исчезновении, по-видимому, заключили между собой союз.
— Великолепно, великолепно, — уверял Прасвилль с насмешливой любезностью. — Дайте нам хоть какое-то указание, и мы направим наши поиски в нужную сторону.
— Не думаете ли вы, господин секретарь, что осколок, поднятый на земле…
— Нет, господин Николь. Это осколок предмета, который нам совершенно незнаком. Сам предмет владелец, конечно, поспешит спрятать. Раньше чем найти, кому принадлежит эта вещь, надо узнать, что это за вещь.