Стряхнув с себя оцепенение, голландец потребовал подзорную трубу и, направив ее на пристань, с изумлением наблюдал, как туда в клубах пыли подкатила губернаторская коляска. Жак де Пуанси, в сбившемся парике, перепуганный не на шутку, выскочил из нее и согнулся в подобострастном полупоклоне. Он оставался в этой позе весьма долго, а именно до тех пор, пока шлюпка с линкора не достигла причала.
В это же время за прибытием английского военного корабля напряженно наблюдали, затерявшись в толпе зевак, пираты с «Головы Медузы». Судно, порядком потрепанное, они оставили с другой стороны острова, а сами на лодках добрались до единственного порта и столицы острова одновременно.
Размеры корабля, его неторопливость, флаг английского королевского флота — все это свидетельствовало о значительности события в жизни Тортуги.
Разглядев британский флаг, Уильям Харт устало опустился на мешки с маисом, ждущие своей очереди для погрузки на какое-то судно, и уронил голову на руки.
— Только этого нам еще не хватало, — пробормотал он.
— Что вы имеете в виду, сэр? — почтительно поинтересовался молодой пират, стоявший рядом с Хартом, а Потрошитель, жуя табак, ответил со свойственным ему философским отношением к жизни:
— Бросьте, Уильям! Одним кораблем больше, одним меньше… Уж не думаете ли вы, что это по вашу, простите, не слишком дорогую душу снарядили этого красавца? Да и по сравнению с той публикой, которая шатается за нами по всему Мэйну с тех пор, как вы имели несчастье наняться к старому коадьютору, вы кристально честный человек. Вас и на каторгу-то не за что посылать, повесят и все!
— Нечего сказать, утешил, — пробурчал Джон Ивлин, а Харт, мотнув головой, со вздохом процитировал:
— …Крупица зла все доброе проникнет подозреньем и обесславит[2]. Вот именно — обесславит.
— Вы заразились у покойного Кроуфорда любовью к пьесам? — фыркнул Ивлин, который при виде линейного корабля Его Величества Вильгельма III тоже почувствовал себя не в своей тарелке.
— У Шекспира на любой случай найдется порядочная цитата. Как находилась у сэра Фрэнсиса. Мне это нравится в них обоих, — Уильям посмотрел на Ивлина, пытаясь держать себя в руках.
— Уильям, мой юный друг, мне кажется, Потрошитель прав. Не слишком ли много чести, чтобы для поимки таких, как вы… ну или я, — добавил он после небольшой, но заметной паузы, — присылать линкор?
— С кучей народу и пушек? — подхватил кто-то из пиратов.
— Невыгодно королевскому флоту, — резюмировал Потрошитель. — Так что они не за вами.
Эти соображения придали Уильяму бодрости.
— В любом случае нужно выяснить, для чего линкор Его Величества появился здесь. Может быть, объявлена война, умер или отрекся кто-нибудь из европейских монархов… ну мало ли что? Должна же быть причина для такого события. Кто из ребят выглядит наиболее прилично и наименее подозрительно для подобной миссии?
— Стив Брэнкли, Боб и Сэм, отправляйтесь-ка на разведку, — тотчас распорядился Потрошитель, не слушая возражений пиратов, которым вовсе не улыбалось вместо таверны и сна шататься по набережной с расспросами.
Прибытие английского линкора нарушило размеренный ритм жизни всей Тортуги. Губернатор и приближенные к нему лица суетились, стараясь угодить представителям Его Величества короля Вильгельма. Впрочем, это мало волновало британских моряков и военных, которые оставались равнодушны к балам и увеселениям, устраивавшимся в их честь. Капитан судна всем своим видом показывал, что прибыл на Тортугу лишь по необходимости и задерживаться на острове не намерен. При этом все безуспешно пытались угадать, каковы миссия линкора и цель его командующего. Толковали о возможной войне, о смерти короля Франции, последнее время сильно хворавшего, о перемирии с Испанией и даже о захвате острова англичанами. Из-за неизвестности в атмосфере островка копились раздражение и недоумение, которые неминуемо должны были рано или поздно вырваться наружу.
Многие французы, скучавшие после неудачи с поисками сокровищ на Эспаньоле, и капитан Франсуа де Ришери — первым из них, не прочь были бы затеять ссору, встречаясь с англичанами в порту и на улицах. Однако отсутствие сведений о международной обстановке в Старом Свете удерживала их от опрометчивых поступков.