Тем не менее профос не собирался отказываться от первоначального плана. Сняв квартиру неподалеку от порта, глава иезуитской миссии направил соглядатаев во все концы острова, надеясь выследить Харта: он был совершенно уверен, что флейту просто некуда податься, кроме Тортуги. К тому же дон Фернандо подозревал, что Уильям и его товарищи не станут слишком удаляться от вожделенных берегов Южной Америки. Но вынужденное бездействие претило деятельной натуре профоса и подогревало и без того свойственную ему нетерпеливость.
Один отец Дамиан рад был возможности передохнуть от интриг и предаться духовным упражнениям в благословенной тишине. Пока от него хотя бы временно не требовалось откликаться на нелепого «дона Диего Веласкеса де Сабанеду», носить тяготившее его как монаха пышное светское платье, фехтовать на шпагах и придумывать поэтические экспромты в честь очаровательной златокудрой особы. Молодой иезуит не питал иллюзий относительно своего начальника, а посему, сознавая, что подобное положение вещей долго не продлится, наслаждался каждой минутой, которую удавалось провести наедине с самим собой и своими мыслями.
Его простому духу были глубоко чужды мрачные раздумья и вспышки гнева его патрона и наставника дона Фернандо Диаса, бог весть отчего не пожелавшего перевоплощаться обратно в отца Франциска и продолжавшего на Тортуге носить светское платье. Ранее отец Дамиан не скорбел по поводу того, что карта сокровищ оказалась подложной, и не испытывал мстительных чувств по отношению к ее хозяину, Роджеру Рэли, ушедшему из жизни при столь драматических обстоятельствах. Отец Дамиан тихонько вписал его в свой келейный помянник и аккуратно молился за упокой его души на каждой утренней и вечерней молитве.
Вот и теперь он не разделял пылкого желания профоса захватить в плен молодого англичанина, дружившего с Рэли и, по-видимому, унаследовавшего от него подлинную карту. Посему отец Дамиан, радуясь, что патрон временно предоставил его самому себе, уединился в своих покоях, где и предался чтению Священного Писания и трудов по истории завоевания Америки. Одна только мысль беспокоила его совесть, и, не зная как разрешить сию дилемму, отец Дамиан мучительно искал выход.
Что касается отца Франциска, то он, не привыкший к таким сокрушительным неудачам, чередой преследовавшим экспедицию в последние месяцы, находился в состоянии, которое можно было бы сравнить с чувствами дикого животного, запертого в клетке. Недовольство профоса в полной мере ощущали на себе монахи Ордена и сопровождавшие иезуитов индейцы. Но самым жестоким ударом для дона Фернандо стало письмо, извещавшее его о нелепой гибели караиба Хуана Эстебано. Иезуит-касик был слишком заметной фигурой и представлял величайшую ценность для миссии.
Отец Франциск ни на минуту не поверил в случайность кончины знатного индейца и назначил специальное расследование. Однако дознаватели, отправленные для того на Эспаньолу, не нашли ни малейших подтверждений насильственной смерти Хуана Эстебано. Точнее, они обнаружили непреложный факт, безусловно доказывающий обратное. Чтобы пронзить человеческое тело веткой кампешевого дерева, да еще, простите за кламбур, намертво пригвоздить его к земле, как это случилось с Эстебано, недостаточно было бы совместных усилий даже нескольких человек.
Ни одно человеческое существо не смогло бы нанести подобный удар: роковой сук, с невероятной силой обрушившийся на караиба и пронзивший насквозь его грудь, вошел в землю более чем на фут, прежде чем сломаться напополам.
Эта странная смерть и удивительные обстоятельства, ей сопутствовавшие, мгновенно послужили распространению нелепых слухов и самых диких суеверий, до которых так охочи бывают туземные жители, в том числе и обращенные в христианство.
Индеец, первым обнаруживший тело Хуана Эстебано, сразу же предположил, что касик пал жертвой злого демона. Тем более, что поблизости оказался трупик священной индейской собаки — течичи, а вглубь джунглей уводили характерные следы, обозначавшие путь огромного питона.