И Люба, поцеловав Машину и Настю, выбежала на улицу. Но и часа не прошло, как Люба домой вернулась. И прямо в кровать, вся в слезах. Машины дома не было — в магазин ушел.
— Что, Люба, что? — испугалась Настя.
— Меня… меня в живописное отделение работать посылают!
Когда Машина вернулся домой с покупками из магазина, то и Настя плакала вместе с Любой.
— Это что такое? — опешил он.
А Люба с Настею в ответ только всхлипывают.
— В чем вопрос состоит, спрашиваю я? — кричит Прокоп уже сердито. Он очень не любит, когда люди плачут.
— Это я, я виновата, дядя Прокоп, — плачет Настя.
— В чем ты виновата? В чем дело-то?
— Любу посылают в живописное работать.
— Ну и что ж такое? Я вчера сам слышал, как директор о том с учителем говорил. Чего же реветь-то? Радоваться нужно, а не плакать.
— А я не пойду! Я не хочу в живописное отделение! Я в шлифовальном цеху хочу работать! — плачет Люба.
— Ну, ну, ну! Вот уж этих капризов не понимаю я. В шлифовальном цеху каждый может работать, а в живописном нужно способность иметь особую. Директор так и сказал: чтобы тебя немедленно туда прикомандировали, потому как у тебя талант к этому.
— А я не пойду!
— Да почему? — развел руками Машина.
— А потому что я рисовать не умею, вот почему!
— Что ты не хочешь — это дело другое. Я знаю, какая ты капризная, сам виноват, избаловал тебя. А что ты не умеешь рисовать, то это ты врешь.
— Нет, не вру. Спроси-ка Настю.
— И спрашивать нечего, когда ваза твоя…
— Да не моя это ваза, а Настина, Паровоз ты этакий! — кричит Люба.
Машина вытаращил глаза.
— Настина?.. Постой, постой… Это как же так? Почему Настина, а не твоя?
— А потому что она эту вазу за меня расписывала, а я тут совсем ни при чем. Я рисую так же, как курица лапой царапает.
— Настина?
— Да, Настина. Это ты такой глупый, не мог догадаться, что я рисовать никогда не сумею хорошо. И вот теперь что мне делать? Как я скажу Василию Ивановичу или заведующему? Меня из школы выгонят теперь, это я точно знаю.
— И все я, все я! Если бы меня не было, то у Любы ничего такого и не случилось бы, — рыдает Настя.
— Так это Настина работа, Настя вазу так разделала? — говорит Машина раздумчиво. — Да, хорошенькое дельце вы учинили, нечего сказать.
Машина терпеть не мог обманщиков, а тут на тебе! У него под крышей жулики завелись. Вот уж не ожидал он такого от любимиц своих.
«Скверно, очень скверно это!» — злился он в мыслях.
А самое главное — отругать как следует он не мог их сейчас, чтоб на душе у него полегчало. Как их сейчас ругать, когда они и так ревмя ревут? Нашкодили, а теперь вот и разливаются рекой.
«Ах и глупые же еще они, ах и глупые!» — думал Машина, глядя на плачущих подружек.
Настя и Люба чуть не весь день плакали. Надо же в один день двум напастям таким быть! Ну, от отца Машина Настю быстро избавил, а вот кто теперь Любу спасет от живописного? Нет, лететь теперь ей из школы, позор ей теперь перед подружками! И Насте теперь весь век мучиться, что она так подвела любимую и единственную подружку свою!
А Машина весь день ходил мрачный, на работу ушел угрюмый.
Даже ночью ему не спалось, он все ворочался, вздыхал.
Неприятно ему было, что дочь его так нехорошо сделала.
«Вот до чего лень-матушка доводит! Ежели бы она сама рисовала, то ничего бы и не было. А теперь вот и Насте горе, а она не виновата. Настя ведь хотела помочь ей, она и не думала, что случится беда такая», — мучился Машина.
Утром чай пили молча. Люба не смеялась, как всегда звонко, Настя не улыбалась, Машина не шутил. Он сопел, курил трубку, на Любу с Настей даже и не смотрел.
— Ну одевайся-ка да идем со мной, — говорит он Насте, не глядя на нее, когда отпили чай.
— Куда, дядя Прокоп? — испугалась Настя.
— Там узнаешь куда, идем-ка, — бубнит Машина.
— Куда ты ее тащишь? — вступилась за Настю Люба.
— Не твое дело! Заступница нашлась!.. Ты лучше рисовала бы сама, а не ее заставляла, — проворчал Машина на Любу.
Настя оделась и вышла вслед за Машиною из дома.
Настя знала, что дядя Прокоп добрый, в обиду ее не даст, но куда он ее тащит? Кажется, в школу они идут. А что он там говорить будет? И Настя, еле жива, плелась за Машиною.
Заведующий ФЗУ сидел в канцелярии школы и разговаривал с учителями, когда Машина с Настею вошли к нему. И учитель рисования Василий Иванович тут же находился.
— Здравствуйте, — пробубнил Машина.
— А-а, Синюков! — обрадовался Василий Иванович, — Вот кстати-то! Мы сейчас как раз говорили о вашей дочери. Какой у ней талант, какие способности! Поверьте мне, я первую ученицу по своему предмету встречаю такую. И вот теперь перед нею две дороги: на завод, в живописное отделение, или же дальше поехать учиться — в Москву, в Институт прикладного искусства. Конечно, на заводе она сразу станет зарабатывать, но если бы она годика четыре в институте поучилась, то она настоящим художником стала бы. Как вы сами думаете?