- С Квазимодой познакомиться тебя уже угораздило, - пробурчала себе под нос я. Ну и что, что Елизаров не горбун, а красавчик? И вообще, он внутренний Квазимодо! В конце концов, в моей сумасшедшей жизни ничего по правилам не бывает. И вообще, что значит “в моей жизни”? Нечего там всяких царьков привечать. Нафиг-нафиг! Я даже постаралась незаметно сплюнуть через плечо, чтобы откреститься от такого неземного счастья.
- Пакость ты, Ярка, - констатировал Денис, припарковываясь возле подъезда. - И что он только в тебе нашел?
Глупый вопрос. Единственное, что во мне мог найти Елизаров - это полное неприятие его мужских чар. Как же, не поддалась обаянию признанного красавчика, еще и отпор дать умудрилась. Нехорошо. Почти преступно. С точки зрения Елизарова, конечно. Вот он и стремится доказать обратное.
- Ангельский характер? - невинно захлопала ресницами я. Ответа дожидаться не стала. Прихрамывая, сползла с высокого сидения и с силой захлопнула дверь. Будет он мне тут всякие глупости говорить!
На кого конкретно была сердита, сама затруднялась ответить. То ли на Елизарова с его внезапно возникшими собственническими замашками к совершенно посторонней мне, то ли на родного брата, который почему-то ими проникся. То ли на саму себя за то, что вообще размышляю на эту тему. Ну его к черту! Все! Больше ни единой мысли о местном университетском царьке. Не заслужил! Приняв для себя это категорическое решение, я захромала к лестнице, мечтая о серебряных туфельках Элли, которые перенесли бы меня к собственной кровати.
Но увы. Это в сказках все происходит по мановению волшебной палочки или по трем ударам каблуков. В суровой реальности до двери родной квартиры я не дошла, доползла, останавливаясь каждые три ступеньки (да, я считала) и пережидая новую вспышку боли. Проклиная и собственное упрямство, и слишком длинный язык и чертов профессиональный перфекционизм, въевшийся под кожу с потом и кровью от тренировок и репетиций.
Где-то в глубине души прекрасно понимая, что сделала бы так еще и еще. Лишь бы не чувствовать себя слабой, трусливой… Ущербной. Это было хуже хромоты и тянущей боли, намного хуже.
Прислонившись плечом к стене на родной лестничной клетке, я зажмурилась, наслаждаясь приятной прохладой и переводя дух. И только тогда заметила конверт, свернутый в трубочку и засунутый за ручку двери. Самый обычный, простой конверт, размером с альбомный лист, из плотной, чуть желтоватой бумаги. На нем не было ни подписи, ни марок, ни штампа почтового отделения. Это могло быть все что угодно, начиная от чьей-то глупой шутки, заканчивая рекламной акцией магазина канцелярских товаров. Вот только…
Я громко сглотнула, вытерев влажные ладони о джинсы. Сжала пальцы в кулаки, пытаясь унять пробившую тело дрожь. И все же двумя пальцами вытащила этот злосчастный конверт. Аккуратно, медленно, глядя на него как на самую ядовитую в мире змею.
Плотная бумага легко распрямилась, демонстрируя старомодную сургучную печать на краю. Самую обычную, круглую, без инициалов, подписей и хоть каких-то опознавательных знаков. От вида которой у меня самым натуральным образом подкосились колени, и я медленно сползла по стеночке вниз, держа этот злосчастный конверт на вытянутых руках перед собой.
- Не хочу…. - я тихо выдохнула, откинув голову назад и сглатывая горький ком тошноты, подкативший к горлу. В кои-то веки искренне пожелав, чтобы все мои подозрения и опасения оказались внезапной паранойей, обострившейся на почве стресса и травматических воспоминаний. Боже, да я даже согласна на официальную бумажку с диагнозом, лишь бы…
Только бы в этом конверте было не то, о чем я подумала, увидев его. Только бы не оно. Только бы не снова!
Приложившись пару раз затылком об стену, я все же вновь подняла голову, уставившись на анонимное послание. И облизнув внезапно пересохшие губы, сломала все еще дрожащими пальцами печать, открывая его. С тихим шелестом вытаскивая из шершавой на ощупь бумаги один-единственный лист и чудом успевая зажать себе рот до того, как заору.
На листе формата А4, на глянцевой, толстой бумаге была распечатана одна единственная цветная фотография. Потертые, местами порванные пуанты нежного, светло-бежевого цвета, с широкими лентами-завязками лежали на бинтах, пропитанных местами кровью. В окружении мелких осколков и сломанных бритвенных лезвий они смотрелись…
До ужаса прекрасно. Так прекрасно, что у меня сводило желудок от ужаса, а на языке скопилась противная горечь, а сердце громко бухало в груди. Я, как ни старалась, не могла отвести взгляда, прекрасно помня, как одела эти самые пуанты в первый раз. И как снимала их в последний, глотая слезы боли и пытаясь не орать от вида крови, пропитавшей ткань.