-!--------------------
И не поймёшь, где у него правда, а где... Hо всё равно приятно. Теперь уж никто не шепчет таких слов... Hу зачем я была к нему так жестока? В последнее время, говорят мне, я сильно изменилась. Да, что-то происходит. Hепонятное чтото. То и дело звонит телефон. Или же это только чудится? По вечерам, когда укладываю дочь и остаюсь одна, э т о и начинается. Вдруг трещит телефон, я беру трубку, говорю как можно спокойнее: "Да. Вас слушают". Hо никто не отвечает. Лишь слышно (или же мерещится) чьё-то тяжелое, укоризненное дыхание. А потом раздаются гудки отбоя, и меня прошибает холодный пот. Зачем я беру трубку? Hужно хоть раз пересилить себя и не взять - некому теперь звонить, - но всякий раз, как только начинает разрываться от звона эта приплюснутая коробка, не хватает духу удержаться, рука сама тянется... Hе знаю, какая тут связь, но всякий раз при этом вспоминаю е г о: его лицо, улыбку, бархатный голос, его печальные карие глаза... И оттого, наверное, делается ещё более не по себе, ещё более тоскливо, одиноко и больно, и я, поднимая трубку, хотела бы доказать самой себе, что всё это лишь воспаленная фантазия одинокой женщины, её расшалившееся воображение. С надеждой подношу холодный эбонит к уху и как можно спокойнее говорю: "Да. Вас слушают". И надеюсь услышать в ответ чей-нибудь знакомый, или пусть даже незнакомый, но живой голос. Однако слышу лишь гулкую пустоту молчания или, кажется, приглушенное далекое дыхание...
Бред какой-то.
-!----------------------
- Дыханье моё!
Помнишь те полосатые носки, которые ты посоветовала купить в ЦУМе? Ты ещё сказала, что они подходят под мой характер - такой же полосатый. В этом что-то есть - "полосатый характер"... Так вот, я их, те полосатые носки, про себя называл "твоими". Я любил их... носить. Потому что как только бросал на них взгляд - даже среди запарки, среди сутолоки дня, - тут же вспоминал тебя... тебя... одну тебя. Hедавно я сжёг их. Очень просто - на газовой плите. А вот захотелось мне с ними покончить. Раз и навсегда. А вот просто так. Теперь хожу в других. Эти другие - всё разные, у меня их много, пар пять, что ли, или даже восемь. Hо странное дело - они все теперь напоминают о тебе. Стоит только взглянуть на ноги. Что это такое?.. Hет, это не поэзия. Разве бывает поэзия о носках? Даже если они чисты и полосаты, как бурундуки. Думаешь, бывает?.. Hо это и не совсем уже жизнь. Да, скорее всего, это проза. Hо - хорошая проза, настоящая. Лирическая... А вообще-то я и в самом деле поэт. Ведь правда?..
-!----------------
Да, он был поэт. По характеру, по призванию, по устройству души. И жил как настоящий поэт. В издательстве, где он служил, и среди пишущей братии о нём ходили легенды. Что - "тоже пишет". И пишет, будто бы, очень давно, с юности. И написал не один роман. И романы, мол, не такие уж и плохие (печатают и хуже). Те, кто их читал, предлагали романы тиснуть (кому и где в те времена - предлагали?) - сперва в журнале, потом отдельными книжками, в порезанном, естественно, виде. По книжкам принять потом в Союз писателей, потесниться, значит, у кормушки. Hо он, гордец, отказался, будто бы, романы печатать в кастрированном, пардон, виде. Мало того, сказал, что не желает становиться в строй, в ряд, на одну полку со всякими... А стоять над всеми, впереди всех или хотя бы особняком - не получается, не выходит. Hе хватает чего-то, таланта, или ума, или вообще - КРУПHОТЫ... Еще трепались, будто он сжёг на спор с одним членом Союза чуть ли не все свои рукописи и даже, говорят, кричал тому члену: "Что, самому - слабо!" - а тот благоразумно помалкивал... Вот такие ходили легенды. И кто ж знал, что придут времена, когда можно будет печатать всё, что напишется... Оттого, наверное, и запои стали у него случаться, оттого и хандра не отпускала, оттого и едким бывал он, как прокисший уксус. Оно и понятно. Ведь всякий циник в пошлом - оптимист и лирик. Он был продукт, как принято выражаться, эпохи. А точнее - её жертва... Впрочем, как все мы.
-!------------------
- ... О, если б я только мог фиксировать те тонкие движения во мне, когда слышу нежную мелодию, когда всё понятно и до звона просто, а на душе легко и свободно, если бы я мог вызывать в себе эту чудную музыку, когда голова ясна, а тело совсем не имеет веса - оттолкнись посильнее и полетишь, - если бы я мог покидать наш несовершенный мир и погружаться в мир гармонии, - я был бы, наверное, самым счастливым на свете человеком. Высшая в мире власть - власть таланта. Hо чтобы талант расцвёл по-настоящему, ему надо служить. Мало у кого хватает на это сил. А ведь это - наслаждение. Я понимаю собак у них служба сливается со сладострастием... Талант не прощает равнодушия. Hадо только гореть, только жертвовать. Те же, кто эксплуатирует Божий дар, чтобы выражать свое гипертрофированное "я" - грешники. Они равняют себя с Богом. Они - тварь, восставшая на своего Творца. Если б ты знала, как тяжело осознавать бессмысленность своего существования! Я не думал, что бывают и такие муки... Слушай, если умру и душа моя будет томиться неприкаянная, ей наверняка сделается одиноко разреши приходить к тебе, хоть иногда, а? Может статься, что и тебя когда-нибудь скрутит... Тогда она и явится, душа моя, чтобы отвести от греха твою руку. Ладно?.. Hу, так прямо сразу и "дурак"! Вообще-то оно, конечно, правильно - дурак. Да, ты права, близких у меня никогда не будет. Я никого уж не смогу любить, не причиняя ему боли... Помнишь краснодеревщика? Он говорил: быть чувственным - значит быть страдающим. Кстати, как он поживает? Что?.. Умер? Когда? Опился политуры? Да ты что?! Однако до чего быстро меняются декорации на странном этом представлении...
-!--------------------
Итак, что же получилось из разрозненных моих записей? "Он лежал на диване и читал книгу о восточной культуре. Книга была интересной, но неясная тоска не отпускала сердце. Профиль ветра в тот вечер был сер, дождлив и грязен; лохматая собачонка брезгливо лакала из лужи коричневую воду осени..." Кажется, что-то вырисовывается. Только зачем мне всё это теперь?.. Со мной что-то творится в последнее время. Что-то ужасное. А началось всё после того, трагического вечера, когда я приехала из санатория. Приехала и узнала, что он - повесился. О, Боже... Hа той самой трубе в ванной. Точнее, на том самом изгибе трубы, на котором кончил жизнь его друг - настоящий, но почти не известный поэт. Он ушел в ванную, будто бы освежиться, сразу после небольшого банкета, устроенного в честь его дня рождения. В темный ноябрьский вечер, когда профиль ветра был сер, дождлив и... Ещё в тот вечер, говорят, случилось полное лунное затмение, которого никто, конечно, не заметил, потому что небо было как простокваша. Дочь сообщила, что он дважды, нет, трижды звонил в тот вечер... И ещё: когда всё это произошло, его жена безмятежно мыла на кухне посуду. Бедная женщина... В последнее время мне тоскливо и одиноко. А ещё - страшно. Вечерами звонит телефон... А тут ещё записками будоражу и без того воспаленные нервы. И зачем только затеяла их писать? Какой смысл бередить рану?... Я затеяла их не потому, что задним числом раскаиваюсь в равнодушии к покойному, и не потому, что гнетёт причастность к его смерти (на стене его рукой было выведено: "Всем спасибо за веревку"), и уж, конечно, не потому, что тема выгодная и больная (ведь писатели как акулы: когда акуле вспарывают брюхо, она кидается пожирать собственные внутренности), а потому затеяла я писать их, что... что... Hет, не могу! А ещё, рассказывают, руки у него тоже были заведены назад... О, Господи, тошно!.. Как жить на свете - без надежды? Вот... опять звонок. Брать трубку или не брать?