— Ну так расскажи, пока другие не заполнили картинку своими версиями, — посоветовал Сергей.
— Это было два года назад. Я вернулась в Москву после… в общем, после лета, проведенного в Ангилье. Это такой остров на Карибах. Маленький и не слишком популярный. У меня был… роман. Нет. Не так! — Катя раздраженно махнула рукой. — Это была любовь. Во всяком случае, до встречи с Хоакином я ничего подобного не испытывала. Мы были безумно счастливы вдвоем, и нам совсем не хотелось расставаться. Хоакин был серфером, отчаянным парнем, который любит все экстремальное. На жизнь он зарабатывал тем, что рассылал за деньги прогнозы таким же сумасшедшим, как он сам, отслеживая по всему миру, как это у них называлось, «настоящую волну». Странно, но это приносило неплохие деньги. Тем более что в быту Хоакин был крайне неприхотлив. Его не интересовала ни одежда, ни автомобили, ни престижные дома, хотя у него был свой дом, скромный и, по-моему, просто чудесный. С фантастическим садом, где росли удивительные цветы, такие, каких, кажется, и не бывает в природе. В общем, все было хорошо. Мы решили никогда не расставаться, пожениться и жить в этом уголке земного Эдема. Даже не знаю, о чем я думала… — Катя вздохнула. — Да знаю, конечно. Только о нем. Что я там делала бы, если бы у нас все получилось, — понятия не имею. Но, наверное, мне нашлась бы работа. Мы расстались ненадолго — я вернулась в Москву собрать вещи и подготовить документы; Хоакин вскоре должен был приехать за мной. Мне хотелось обвенчаться с ним в какой-нибудь старенькой церкви именно здесь. Он смеялся, говорил, что для этого ему придется перейти в православие, а он по рождению католик, а по сути — неисправимый язычник. Но все равно согласился. И вот я стала ждать. Он не появился в назначенный день. И даже не позвонил. И его телефон был отключен, а домашний номер не отвечал. И я решила — все. С глаз долой, из сердца вон. Ты не представляешь себе, какие это были ужасные дни! И тут подвернулся Кирилл. Мы с ним какое-то время учились вместе. И я схватилась за него как за соломинку. Знаешь, самое страшное было в тот день, когда мы с ним поженились. Тогда же я узнала, что Хоакин погиб. Разбился на своем «Харлее» недалеко от дома. Был дождь и скользкая дорога, он не вписался в поворот… Вот так. И не отвечал он мне, потому что уже не мог ответить. А я ничего не почувствовала. Ничего, понимаешь? Ничего, кроме смертельной обиды! — Катя договорила, взяла бокал с вином, отпила. Глаза ее застилали слезы, огоньки свечей двоились и плыли.
— Все понимаю, маленькая моя. — Сергей подсел к ней и вытер ей глаза салфеткой. — Ты плачь, если плачется. Если это поможет. Ты до сих пор любишь его?
— Как можно… не любить? — вздохнула Катя. — Для мертвых соперников не существует.
— А я тогда кто? — тихо спросил Оленин.
— О боже мой, — Катя прикрыла рот ладонью, — прости, Сережа, прости… Ты… Ты становишься для меня очень близким человеком, но мы же совсем недавно вместе — как я могу говорить, что люблю, или не люблю, или что-то еще? Знаю только, что мне с тобой очень, очень хорошо, и что я совершенно не хочу с тобой расставаться.
— Что ж, это говорит о тебе еще лучше, чем я думал, — проговорил Сергей. — Ты искренна, честна, ты ничего не хочешь от меня скрыть. А я… Я буду ждать, когда ты совсем оттаешь, моя спящая принцесса.
— Не такая уж спящая, судя по тому, как мы с тобой проводим время, — улыбнулась Катя сквозь слезы. — Я теперь все-таки начинаю думать, что время лечит.
— Лечит любовь, — сказал Сергей, — это я точно знаю. Но ты ничего обо мне не спрашиваешь. Почему?
— Не знаю. — Катя дернула плечами, ей показалось, что стало холодно и захотелось снова увидеть и ощутить тепло огня в разожженном камине. — Наверное, я думаю, что ты сам решишь, что мне нужно знать, а что нет. Кое-что о твоей семейной жизни я уже знаю, да и с детьми знакома. Знаю и о том, что они вовсе не в восторге от нашего романа…
— Ну пусть тебя это не беспокоит, — хлопнул ладонью по столу Сергей. — Это не я от них завишу, а они от меня. Следовательно, диктовать мне условия они не могут.
— Все равно мне неприятно. — Катя опустила голову. — Я не хочу навязываться тебе.
— Господи! Ну что это ты говоришь? Это не ты мне навязывалась, а я тебя соблазнил, как сказал бы Станкевич, старый ловелас. Катенька, котенок, я не знаю, что и как у нас с тобой сложится, но, если судьба дает нам с тобой такой шанс, глупо от него отказываться. Я не стану говорить, что люблю тебя. Хотя, наверное, это недалеко от истины. Но я уже не легкомысленный юнец, который может такими словами разбрасываться… Помнишь эти строки? «Люблю, люблю, но реже говорю об этом. Люблю сильней, но не для многих глаз. Собой торгует тот, кто перед светом все чувства выставляет напоказ…»
— Сонет Шекспира, — кивнула Катя. — Очень мудро.
— На этом и остановимся. Пойдем наверх? Знаешь, чего я ужасно хочу? Влезть вместе с тобой в ванную, наполнить ее водой с каким-нибудь экзотическим маслом и насладиться этим вычурным удовольствием непременно при свечах. Ну чтобы продлить наш романтический вечер.
— Отличная идея, — ответила Катя, поднимаясь, — тем более что меня немного знобит.
— Ты не простудилась? — озабоченно спросил Сергей.
— Нет. Это просто нервное, наверное.
— И пить вино будем там же, — сказал Оленин.
И они больше ни о чем не говорили, просто наслаждались жизнью под чувственную и светлую музыку Вивальди. В воде, благоухающей персиковым маслом, Сергей ласкал девушку, внимательно и сосредоточенно исследуя каждый уголок ее горячего тела, и Катя отвечала ему тем же. Когда они вышли из ванны, Оленин опустился перед ней на колени и стал целовать ее ноги, поднимаясь все выше и выше к источнику наслаждения. Девушка запустила пальцы в густые русые волосы и притянула его голову к себе, отдаваясь полностью охватившему ее возбуждению. А потом ей захотелось доставить ему такое же удовольствие. И в спальне, когда Сергей раскинулся в поистине королевской позе на смятых простынях, Катерина заскользила вдоль его мускулистого тела, слизывая с его груди капельки влаги, а потом ее губы сомкнулись на восставшей плоти, дразня круговыми движениями языка каждую частичку этого внушительного жезла. И всю ночь они растворялись в щемящей нежности, стремительной или медленной любви, следуя прихотливым аккордам, извивам божественной музыки старинного клавесина, отдаляющейся и приближающейся, тихой и взрывной.
…На следующий день Катя уже была на работе, а точнее — на своем объекте, где рабочие, оставшиеся на пару дней без пригляда, умудрились выложить стену дорогущими стеклянными блоками так, что квадраты сверкающего изумрудного цвета, напоминающие застывшую воду с водорослями и причудливыми рыбками, неплотно прилегали друг к другу. Слава богу, испорчена была лишь малая часть. Но все равно это был промах, и промах серьезный.
«Ну вот, — подумала Катя, — стоит ненадолго расслабиться, как неприятности тут как тут. Неужели это знак? И мой сумасшедший роман с Сережей — ошибка?»
К вечеру привезли новые блоки, и теперь Катя еще раз внимательно рассматривала каждый экземпляр, радуясь только тому, что сейчас она в квартире совершенно одна. Рабочие, которые получили нагоняй и, устрашившись перспективы не получить денег за работу, а то и вовсе быть уволенными, быстренько отбили испоганенную часть стены и даже успели все за собой убрать.
«И все-таки стоит от них избавиться, — думала Катя. — А объект отдам той армянской бригаде, с которой предыдущий делали. И зачем вообще Станкевич подсунул мне этих, как он сказал, «отличных славянских ребят»? Отличные ребята поработали по-славянски, игнорируя такие неважные детали, как стыки между плиткой, точность линий, заделку щелей в потолке перед покраской. Не умеют русские ребята мелкую работу делать, все у них в общих чертах, а про детали кто думать будет? — Катю страшно раздражала сложившаяся ситуация, и она не понимала, почему обычно дотошный Станкевич связался с этими рабочими. — Но и на старуху бывает проруха. Придется завтра с ним объясниться, он поймет. А потом позвоню бригадиру Тиграну, и можно будет ни о чем больше не беспокоиться», — решила девушка.