Все оказалось к лучшему. Зимой часть пола в бане обвалилась, и мой дед посчитал положение опасным. Подвал засыпали и разложили в оставшемся пространстве яд против крыс. Подобно лисенку, выкуренному из норы, мне приходилось теперь защищать себя на поверхности земли.
Через полгода после приезда Горлана, когда холодный февраль сдался распускающемуся зеленью марту, Камлак начал уговаривать, сначала мать, потом деда, отдать меня в ученье. Думается, что моя мама была благодарна ему за проявленную заботу. Я тоже старался показать своим видом, что мне приятно, поскольку после инцидента в саду я не питал никаких иллюзий в отношении его намерений. С моей стороны не составляло никаких усилий убедить Камлака в том, что мое отношение к священству претерпело изменения. Заявление матери, что она никогда не выйдет замуж, уход ее придворных дам, частые визиты в монастырь Святого Петра, где она беседовала с аббатисой и приезжавшими священниками, развеяли наихудшие опасения Камлака. Он боялся, что она выйдет замуж за какого-нибудь уэльсского принца, который от ее имени правил бы королевством. Или что объявится мой неизвестный отец и узаконит меня в качестве наследного принца. Занимая высокое положение и располагая властью, он мог бы силой убрать Камлака. Для дяди не имело значения то, что в любом случае я не мог представлять для него реальную опасность, особенно сейчас, так как перед Рождеством он женился, и уже в марте было заметно, что его жена ждет ребенка. Даже будущий ребенок Олуэн, которому осталось совсем немного до появления на свет, не мог ему угрожать. Камлак пользовался безграничным доверием деда, и казалось маловероятным, чтобы брат при такой разнице в возрасте представлял опасность. Камлак был хорошим бойцом, знал, как вызвать людские симпатии, был безжалостен и рассудителен. Безжалостность проявилась во фруктовом саду. Рассудительность — в равнодушной доброте, выказываемой после решения матери уйти в монастырь. Я заметил, что честолюбивые люди и люди, облеченные властью, боятся малейших и самых неправдоподобных угроз. Камлак не успокоился бы, пока не сделал из меня священника, благополучно выжив из дворца.
Чем бы Камлак ни руководствовался, видеть своего учителя мне доставляло удовольствие. Грек — переписчик из Массилии, пропивший состояние и обращенный в итоге в рабство. Теперь его приставили ко мне. Будучи обязанным мне за изменение своего статуса и освобождение от черной работы, он вкладывал душу в мое обучение, не ограничиваясь религиозными предрассудками, так характерными для маминых бесед со священником. Деметриус представлял из себя приятного человека и безнадежно умного неудачника. Гений в иностранных языках. Его любимым развлечением были кости и выпивка (в случае выигрыша). Время от времени, когда он оказывался в приличном выигрыше, я заставал его сладко спящим на неудобных для этой цели книгах. Я никому не рассказывал и радовался случаю отправиться по своим делам. Он был благодарен мне за молчание и, в свою очередь, не поднимал шума и не допытывался, когда я иной раз прогуливал. Я хорошо справлялся с учебой и добился значительных успехов, что в определенном смысле порадовало бы и мать, и дядю Камлака. Я и Деметриус уважали тайны друг друга и достаточно хорошо ладили.
Однажды августовским днем, почти через год после приезда короля Горлана, я оставил Деметриуса безмятежно спать и один поехал верхом за город.
Мне прежде приходилось ездить этой дорогой. Быстрее бы вышло, если проехать по военной дороге мимо барачных стен к холмам в направлении Карлеона. Но для этого потребовалось бы проехать через весь город, а это означало, что тебя заметят и станут задавать вопросы. Мой же путь пролегал по берегу реки. Рядом с конюшней находились ворота, которыми редко пользовались, выводившие на широкую и ровную дорогу, по которой лошади таскали баржи. Она уводила далеко за монастырь Святого Петра. Следуя за плавными изгибами Тайви, дорога вела к мельнице, куда и направлялись баржи. Дальше я не заезжал. Но за мельницей и дорогой вилась тропинка в долину одного из притоков Тайви.
Был жаркий дремотный день. Кругом пахло папоротником. Голубые стрекозы проносились над рекой, сверкая на солнце. Густую траву на лугу осаждали гудящие полчища насекомых.