Король резко остановился, отпустив руку Горлана, и двинулся ко мне. Взвился голубой плащ, уголком зацепил мне глаз, отчего у меня навернулись слезы. Моргая, я смотрел на него. Горлан остановился рядом. Он был моложе покойного дяди Дайвида. Горлан выглядел рассерженным, хотя пытался не показывать этого. Я понял, что дело было не во мне. Он удивился, когда король остановился рядом со мной.
— Кто это?
— Ее сын, которому ваша светлость дала бы свое имя.
Сверкнул золотой наручник, и я оказался на полу. Его большая рука отбросила меня с легкостью, с какой дети сбивают мух. Мимо мелькнули плащ и королевская обувь. Слегка задержавшись, прошел Горлан. Олуэн что-то произнесла своим милым голоском и склонилась надо мной. Король сердито окликнул ее, она отдернула руку и последовала за остальными.
Я поднялся с пола и поискал взглядом Моравик. Ее не было. Она направилась прямо к матери и ничего не видела. Я попытался пробраться в их сторону, но прежде, чем я добрался до них, мать в окружении плотной группки женщин вышла через другую дверь. Никто из них не оглянулся.
Кто-то заговорил со мной, но я не ответил. Я выбежал через колоннаду во двор и оттуда в тихий и солнечный фруктовый сад.
Дядя нашел меня на террасе у Моравик. Я лежал на животе на горячих каменных плитах, наблюдая за ящерицей. За весь день она осталась у меня самым ярким воспоминанием. Ящерица распласталась на раскаленном камне на расстоянии фута от моего лица. Неподвижное тело цвета позеленевшей бронзы и пульсирующее горлышко. У нее были маленькие темные глазки. Внутренняя поверхность рта имела желтый, как дыня, цвет. Она орудовала длинным, остреньким язычком как плеткой, а крохотные лапки издавали едва слышный хруст от движения по плите. Она перебралась через мой палец и исчезла в камнях.
Я обернулся. По саду шел дядя Камлак. Он преодолел три невысоких ступеньки, ступая в своих ладных шнурованных сандалиях и, глядя вниз, поднялся на террасу. Я отвернулся. На мху, проросшем между камней, росли крошечные, как глаза ящерицы, белые цветки. Каждый из них представлял собой маленькую искусную чашечку. Я по сей день помню их рисунок, будто собственными руками вырезал этот узор.
— Покажи мне, — попросил он.
Я не шевельнулся. Он подошел к каменной скамье напротив и, расставив ноги, сел, глядя на меня.
— Посмотри-ка на меня, Мерлин.
Я поглядел. Он смотрел на меня молча и изучающе.
— Мне все время говорят, что ты не участвуешь в грубых ребячьих забавах, убегаешь от Диниаса и что из тебя никогда не получится воина и даже мужчины. Ты не издал ни звука и даже не заплакал, когда король отвесил тебе оплеуху, от которой его гончая с визгом полетела бы в конуру.
Я промолчал.
— Мне кажется, что ты представляешь собой не то, что о тебе думают, Мерлин.
Я опять ничего не ответил.
— Ты знаешь, почему приехал Горлан?
Мне показалось, что легче будет солгать.
— Нет.
— Он приехал просить руки твоей матери. Если бы она дала согласие, ты отправился бы с ним в Британию.
Я дотронулся указательным пальцем до цветка на мху. Он сник, как гриб-дождевик, и развалился. Из любопытства я коснулся другого. Камлак обратился ко мне снова. Голос его прозвучал резко.
— Ты слушаешь?
— Да. Даже если она отказала ему, это не будет иметь никакого значения, — я посмотрел на него. — Верно?
— Ты имеешь в виду, что тебе не хочется ехать?
Я думал. Он нахмурил брови, совсем как мой дед.
— К тебе бы относились с уважением, ты стал бы принцем.
— Я и так принц. Самый настоящий принц.
— Что ты имеешь в виду?
— Если она отказала ему, значит, он не мой отец, — сказал я. — Я думал, что он мой отец и поэтому приехал.
— Почему ты так считаешь?
— Я не знаю. Мне показалось... — Я остановился, потому что не мог объяснить Камлаку, что имя Горлана явилось мне в проблеске света.
— Я просто был уверен, что это он.
— Лишь потому, что ты его ждал все это время, — его голос звучал спокойно. — Ждать вот так глупо, Мерлин. Тебе пора знать правду. Твой отец мертв.
Я положил руку на пучок мха, смяв его. Мои пальцы побелели от напряжения.
— Это она тебе сказала?
— Нет, — он пожал плечами. — Но если бы он был жив, он бы давно приехал. Тебе это известно.
Я промолчал.
— А если он жив, — продолжал дядя, наблюдая за мной, — и не возвращается, то об этом никому жалеть не стоит. Правда?
— Нет. Каким бы подлым он ни был, матери было бы легче. И мне.
Я убрал руку, и мох медленно распушился, как бы разрастаясь. Но крошечные цветки исчезли.
Дядя кивнул.
— Было бы разумнее с ее стороны дать согласие Горлану или какому-нибудь другому принцу.
— Что будет с нами? — спросил я.
— Твоя мать хочет уйти в монастырь Святого Петра. А ты, ты быстр и сообразителен, мне говорили, ты можешь немного читать. Ты мог бы стать священнослужителем.
— Нет!
Его брови снова сошлись над узкой переносицей.
— У тебя будет достаточно хорошая доля. Ты явно не родился воином. Почему бы не избрать образ жизни, подходящий тебе, где ты будешь в безопасности.
— Не нужно быть воином, чтобы оставаться свободным. Не хочу сидеть в монастыре взаперти, это не для меня. — Я разгорячился и говорил, с трудом подыскивая слова. Не мог я объяснить то, чего не знал. Я с готовностью поглядел на Камлака.
— Останусь с тобой! Если я тебе не нужен, убегу и буду служить другому принцу. Но лучше бы мне остаться с тобой.
— Пока рано говорить о подобных вещах. Ты очень молод. — Он поднялся на ноги. — У тебя не болит лицо?
— Нет.
Он протянул руку, и мы пошли. Камлак провел меня через фруктовый сад, и через арку мы вошли в личный сад деда. Я потянул его за руку назад.
— Мне сюда нельзя.
— Уверен? Даже со мной? Твой дед занят с гостями и не увидит тебя. Пошли. Я приметил для тебя кое-что получше, чем твои паданцы. Сейчас собирают абрикосы, и я отложил самые лучшие.
Он прошествовал вперед своей грациозной кошачьей походкой. За бергамотом и лавандой росли персики и абрикосы. От запахов трав и плодов хотелось спать. На голубятне ворковали голуби. У моих ног лежал спелый абрикос, отливая на солнце бархатом. Я пнул его ногой. На перевернутой стороне обнаружилась большая гнилая дыра, в которой ползали осы. Сверху легла тень. Надо мной высился дядя, держа в руках абрикосы.
— Я говорил тебе, что у меня есть кое-что получше паданцев. — Он дал мне один.
— А если им вздумается побить тебя за то, что ты украл, то придется побить и меня.
Он улыбнулся и откусил от своего абрикоса.
Я стоял, не двигаясь, держа в ладони большой спелый абрикос. В саду было очень жарко и тихо. Гудели только насекомые. Плод отливал золотом, от него пахло солнечным светом и сладким соком. Кожура напоминала мне на ощупь пушок золотого шмеля. Мой рот наполнился слюной.
— В чем дело? — спросил дядя с нетерпением и раздражением в голосе. По подбородку стекал абрикосовый сок. — Не заглядывайся, дружище! Ешь! Он же хороший, верно?
Я поднял голову и встретился с его голубыми глазами, жестокими, как у лисы. Я протянул абрикос обратно.
— Не хочу. Он внутри черный. Посмотри, там видно.
Он резко вздохнул, и как раз в это время с другой стороны сада послышались голоса. Садовники, наверное, принесли обратно пустые корзины, приготовив их на утро. Дядя нахмурился, вырвал у меня фрукт и метнул его с силой в стену. Абрикос золотой массой растекся по кирпичной кладке. Между нами, жужжа, пролетела обеспокоенная оса. Камлак сделал странный резкий жест, как бы прихлопнув ее, в его голосе неожиданно прозвучала нескрываемая злоба.
— Больше ко мне не подходи, ты, дьявольское отродье. Слышишь? Не подходи.
Он вытер рот тыльной стороной руки и большими шагами пошел в направлении дома. Я остался стоять на месте, глядя, как абрикосовый сок стекает по раскаленной стене. На струйку села оса и начала ползать, увязая в соку. Потом внезапно упала на землю, вращаясь на спине и продолжая жужжать. Постепенно ее жужжание перешло в жалобный плач, затем она затихла.
Но я уже этого не видел. К горлу подступил комок, и мне показалось, что я задыхаюсь. Золотистый вечер поплыл, искрясь слезами в моих глазах. Эти слезы остались у меня в памяти как первые в жизни. Приближались садовники с корзинами на головах.