— Как назвался приблудный-то парень? — небрежно спросил я. — Договорились мы с одним приятелем к вам гуртом идти. Да он ко времени не явился… Николай Налимов.
— Не-е-ет, — протянул Кленов. — Кажется, этот не русский. Черный очень уж. Ох, и ругался Шелестов, когда узнал, что я приблудного на Азадбаш выпустил. «Зеленый, — кричит. — Непроверенный». Но под аппендицит списал мне этот грех.
— А, может, нашего приятеля Шелестов захватил? — спросил я.
— С Шелестовым никакого Николая не было, — откликнулся Кленов. — А новенький был. Новенький, но по годам довольно старенький. Саид.
— Саид? Высокий, худощавый, щеки запавшие? — заторопился я.
— Точно! Высокий, худощавый. Тоже ваш приятель?
— Арифов его фамилия? — ответил я вопросом на вопрос.
— Арифов, кажется. Что-то в этом роде.
— Тогда нет, не наш приятель, — рассмеялся я. — Слышать слышали, а видеть не видели.
— А вы-то прибыли к шапочному разбору, — дружелюбно посетовал Кленов. — Завтра штурмовая группа начнет спуск. Послезавтра на Азадбаше их встретят спасатели с Шелестовым. А еще через пару деньков будем здесь героев славить… Погуляйте, конечно, по склонам. Это не возбраняется.
…Пробудился я посреди ночи от толчка в бок. В палаточном проеме у моего изголовья округлым силуэтом вырисовывалась голова Норцова. Он еще раз заехал мне локтем в подреберье.
— Хватит, хватит, не старайся. Слушаю тебя, — я почему-то говорил шепотом.
— Глядите, — тоже шепотом вымолвил Норцов, — нет, чуть правей.
Я задрал голову и увидел высоко на черной стене Азадбаша синий огонек. Летящий и одновременно покоящийся, точно звезда, огонек, казалось, и обращался к звездам. Меня дрожь прохватила, когда я вообразил себя там, близ этой мерцающей точечки. Космический холод забрался под штормовку, зияющие пропасти черными полотнищами схлестнулись под ногами и рать привидений, расколов скалы, двинулась навстречу. Я закрыл глаза и опять открыл. Огонек все так же висел в ночи, скорее затемняя мир своим пронзительным лихорадочным лучиком, чем озаряя. Не было в нем той теплой желтизны, какая играет в пламени костра. Мы ждали, что огонек замигает, подавая какие-нибудь сигналы. И мы молчали, словно голоса могли вспугнуть упрямую искорку. Но искра погасла сама. А вскоре небо налилось голубым предчувствием солнца.
— Скала как зеркало гладенькая. Подходов нету. Что бы это могло быть?
— Собираться пора, — услышал Норцов в ответ.
Едва мы простились с поскучневшим Кленовым, Норцов взял бешеный темп и выдерживал его до первых снеговых завалов.
— Буран, какого старожилы не упомнят, — мрачновато острил кругляш, ударяя тяжелым ботинком по сугробу. — Пойду искать следы.
Я выкурил сигарету, немного погодя — другую. Тут как раз и появился сияющий Норцов.
— След есть. Я поднялся до бывшего бивака ихнего.
— А ты бы взял да на Алтынтау взошел. Что тебя остановило?
— Я подсчитать людей хотел. Идут-то след в след. Сколько народу шло, не узнаешь. А на привале след распадается на составные части.
— Ну и?
— Ну и — все то же самое: дважды два — четыре.
— То есть?
— То есть два старых следа, позавчерашних. И два свежих, сегодняшних…
Теперь Норцову не приходилось поторапливать меня укоризненным взглядом. Болели мышцы, ныли суставы, судорожно колотилось сердце. Но моя решимость сегодня же добраться до Арифова о каждым шагом все крепла. Примерно через полчаса мы были там, где накануне альпинисты отдыхали. На снегу, действительно, отпечатались четыре пары ботинок, отличавшиеся друг от друга своими размерами, контурами и даже расположением триконей. Два человека были здесь, видимо, позавчера. Их следы слегка подтаяли, пожелтели, оплыли. Другая двойка, судя по четким вмятинам на снегу, опережала нас не более чем на сутки. Всего лишь на сутки! Рывок — и мы их догоним!
Норцов, пыхтя, врезал ботинок в снег, на секунду замирал и, закрепившись, бросал вперед другую ногу. Шаг. Влияющий ход спины. Звяканье рюкзачных пряжек. Опять шаг. Спина. Пряжки. Шаг… Кругляш остановился.