— Вот! Что теперь нам мама скажет? — плачущим голосом кричит Наташа.
— Сама виновата, — хладнокровно отвечает Таня. — Не надо было так крепко держаться за него. Мама всегда говорит: «Уступает тот, кто умнее и вежливее».
— А чего ж ты не уступила?
— А я младше. Мне должны уступать.
— «Уступать, уступать»… Смотри, что ты наделала!
Наташа поднимает с земли растрёпанный лист, это приложение к журналу с чертежами выкроек, из-за которого мама больше всего и выписывает журнал. Сейчас здесь трудно что-нибудь разглядеть под пыльными отпечатками босых ног.
— Твоя работа, Татьяна! Будет тебе от мамы.
— Почему это моя? Твои же следы. У меня большой палец короче и мизинец не такой.
— Нет, это ты топталась!
Сёстры снова кладут выкройки на землю и примеряют, чьи же всё-таки на них следы.
— Вот пусть хоть Вера скажет! — горячится Наташа. — Вера, Вера!
Но Вера занята своим. Она изучает розовый конверт, на котором написано: «Село Осиновка, колхоз «Родина», Козочкиной Анне Ивановне».
— Анна Ивановна… Кто такая? — не сразу понимает Наташа, взглянув на конверт. — Так ведь это ваша Анюта. От кого это ей?
Девочки с любопытством смотрят на штамп, который стоит на месте обратного адреса: «Крайком ВЛКСМ».
Наташа — девочка решительная.
— Что же ты стоишь, Вера? Надо скорее Анюте письмо нести. Где она сейчас?
— На ферме, наверно, где ж ещё?
— Бежим скорей! А ты, — оборачивается она к сестре, — неси домой почту. Да журнал сложи аккуратней, от пыли отряхни.
— Как бы не так, — спокойно отвечает Таня. — Я тоже на ферму.
— Не смей!
— А тебе какое дело? Не твоя сестра на ферме, не с тобой иду, а с Верой. Правда, Вера?
— Да пусть идёт, Наташа… — заступается Вера. — Ей же одной скучно.
Подружки, не заходя домой, сворачивают в проулок и через несколько минут мчатся по тропинке сквозь цветущие кусты шиповника, над которыми жужжат пчёлы.
Анюта прочитала письмо, схватила Веру и высоко подняла кверху:
— В город вызывают, сестричка! На слёт животноводов… Тётя Малаша, отпустите меня? — обратилась она к пожилой женщине в белом платочке, которая сыпала в корыто овсяную муку, замешивая корм телятам.
— Да уж раз такое дело, что ж… С двумя группами как-нибудь управлюсь. Ведь не надолго?
— На два дня, тётя Малаша!
— Анюта, а можно я буду тёте Малаше помогать? — спросила Вера. — Я ведь тебе всегда помогаю…
— Помощница добрая, это верно, — кивнула головой тётя Малаша. — А что, пускай приходит, хоть попасёт их на лужку, пока я клетки чищу.
— И я приду с Верой, — заявила Наташа.
— И я, — как эхо, повторила Таня.
Когда шли домой, Наташа всю дорогу говорила об Анюте.
— Вот это сестра! — восхищалась она. — Я бы не знаю, что отдала, чтоб у меня такая сестра была, а не бомба какая-то. — Она покосилась в сторону Тани. — И на тебя она, Вера, так похожа, так похожа — и глаза, и нос… Была бы у меня сестра похожая…
— Девочки, какие цветы у шиповника вкусные, — вмешалась Таня. — Вы только попробуйте. Правда-правда! Вот пожуй, — поднесла она самый крупный цветок сестре.
— Всё бы ты жевала! — отмахнулась Наташа.
На другой день ни свет ни заря девочки явились в телятник.
— Мы на целый день, тётя Малаша, — похвалилась Таня. — Вот сколько еды с собой набрали…
Вера чувствовала себя в телятнике хозяйкой. Она быстро и умело помогла тёте Малаше налить обрат — снятое молоко — в чистые эмалированные кастрюли, расставила их перед телятами.
— Девочки, смотрите — вот это Фомка, — показала она на крутолобого бычка, у которого мордочка была наполовину белая, наполовину рыжая, причём граница между белым и рыжим проходила не вдоль, между глазами, и не поперёк, а наискось, от левого уха к правой ноздре.
— Какой славный! — восхитилась Таня. — А почему его Фомкой назвали?
— Не лезь не в своё дело, — не преминула одёрнуть сестру Наташа. — Назвали, и всё.
— А вот и не всё, — сказала Вера. — Помнишь стишок про упрямого Фому? Как он ещё в трусах зимой по снегу гулял, а летом в шубе? Вот и этот Фомка точь-в-точь такой упрямый. Все пьют, он не пьёт, а потом мычит, пить просит. Анюта телят пастись гонит, а он в кусты обязательно свернёт. Другие телята любят траву есть, а он — халаты: уже два халата у Анюты испортил.
— А у упрямого Фомы была мама? — неожиданно спросила Таня.
— У этого? Конечно. Она в стаде ходит, её Малинкой зовут.
— Да нет, у того Фомы, который в трусах по снегу гулял…
— Была, наверно…