— Что — в «Целинном»? — привскочила Раиса Фёдоровна.
— Дом сгорел. Студенты построили, а ребятишки забрались и подожгли. Мальчонка веретинара, — она так и сказала «веретинара», — бают, начисто сгорел. Одни косточки обугленные нашли. Да что ты, милая, что ты? — напугалась старушка, увидев, как побелела Раиса Фёдоровна. — Неужто твой мальчонка? — Она стала стучать в кабинку шофёра: — Вода у тебя есть?
Автобус остановился. Женщины хлопотали вокруг Раисы Фёдоровны, отпаивали её водой, ругали старушку:
— Не слушайте вы её, она же плетёт сама не знает что.
Старушка и сама пошла на попятную:
— Может, и не весь сгорел, может, я чего недопоняла.
— Поехали скорее! — простонала Раиса Фёдоровна.
Теперь шофёр гнал автобус почти не останавливаясь. Раиса Фёдоровна сидела, вцепившись в переднее сиденье, и напряжённо глядела вперёд. Ещё издали увидела она новые коттеджи и среди них обугленный остов. Сомнений не оставалось: это был их дом!
Автобус подвёз Раису Фёдоровну к самой калитке. Женщины вывели её под руки, вынесли саквояж, дорожку, свёрнутую рулоном, связку карнизов. Она ничего не видела, ничего не помнила.
— Мама, ты заболела?
Раиса Фёдоровна подняла глаза: на крыльце стоял Илюшка!
— Надо подвезти дров и угля, — сказала Ксения Сергеевна сыну через несколько дней после пожара. — Зимовать-то здесь теперь придётся.
— Не хватало, чтоб мы сейчас срочно потребовали новую квартиру! — сказал Виктор Михеевич и взглянул в сторону пришибленного, виноватого Илюшки.
Раиса Фёдоровна молча распаковывала вещи, которые успела уложить к переезду, вешала на окна старенькие занавески, и всё это как-то безучастно, словно заведённая. То, что произошло с Илюшкой, так потрясло её, что ей теперь было безразлично, где зимовать. Ей всё виделся Илюшка в горящем доме, и она беспрерывно щупала его лоб — нет ли жара. После такого, казалось ей, Илюшка обязательно должен был заболеть.
Но заболел не Илюшка, заболела бабушка Ксеня. Был сердечный приступ, приезжала «скорая помощь», а потом тётя Раушан всю ночь дежурила возле неё, делала уколы.
— Вот видишь, мама, — виновато говорил Виктор Михеевич, гладя её руки, слабо лежавшие поверх одеяла. — Надеялись, что тебе будет веселее с нами, а получилось…
— Нет-нет, Витя… — успокаивала Ксения Сергеевна. — Это независимо… Просто я переутомилась немного.
Ночью потихоньку укатили переселенцы Лоховы.
— Побоялись, что их платить заставят, — судачили у магазина женщины.
— Нет, у них детей отобрать в детдом хотели.
Близился праздник — День урожая.
Над домами передовиков уборки взвились флаги, и только над домом Рыбниковых, впервые за последние годы, флага не было. Иван Терентьевич сам не разрешил его повесить.
— Не все у нас, в доме этот флаг заслужили, — сказал Иван Терентьевич. Мишку он на этот раз не бил.
Несчастье несчастьем, а праздник праздником. Дядя Нурлан несколько дней лазил вместе с Болатом на крышу Дома культуры, и в субботу вечером над посёлком вспыхнули переливающиеся буквы: «Слава труду!»
Праздник
Как ждал этого праздника Илюшка! Целых полгода ждал. Мечтал Илюшка о часах, как у Мишки Рыбчика, ведь бабушка Ксеня обещала, что на этот раз от часов не откажется, если будут награждать, — возьмёт для Илюшки.
Какие теперь часы!
Тоня с Айгуль бегали из дома в дом: вечером они должны были выступать в концерте и ещё с утра стали наряжаться. Девчонки, им-то что…
— Я в Дом культуры не пойду, — упёрся Илюшка, когда мама достала из шкафа его праздничную матроску.
— Почему?
— Не пойду — и всё.
— Что ж ты, дома один останешься?
— Останусь. — Губы у него дрожали.
— Ну что там? — заглянул в дверь Виктор Михеевич. Он уже собрался и курил на крыльце.
— Да вот капризничает.
— Ступайте, — сказала бабушка Ксеня. — Я его уговорю.
Она была в синем шерстяном платье с кружевным воротником, с орденом на груди.
— Ты чего так, Илюша? — спросила она.
— Да, на меня все пальцем будут показывать: дом поджёг.
— Не будут. А если и покажут, так что ж, придётся терпеть. Ты ведь виноват?
— Виноват.
— Значит, надо смело своей вине в глаза глядеть. Ну, одевайся.
— Нет, я не пойду.
— Ну, тогда и я не пойду.
— Нет, ты иди.
— Да как же я пойду, а ты останешься дома один? Сам посуди: ты бы пошёл, если б я осталась?
Илюшка мотнул головой. Потом немного подумал и стал надевать матроску.