Зарокотали тракторы; громко перекликаясь, люди начали расходиться по лесу.
Снег в лесу был неглубокий. Пока шли по волоку, проложенному трактором, Гриша то и дело отбегал от дяди Семёна, рвал кисленькие ягоды барбариса, набрал много длинного седовато-зелёного мха, свисавшего с ветвей, сделал себе бороду и выскочил из-за куста на дядю Семёна.
— Ух ты, леший! — притворно ужаснулся дядя Семён.
Потом они свернули в нетронутую чащу, и сразу стало трудно идти: дорогу преградил бурелом, хлестали по рукам и лицу плети лимонника, дикого винограда. Казалось, тайга не хотела пускать людей в своё царство. И только кедры-великаны спокойно и непоколебимо стояли вокруг, словно не желая замечать, что делается внизу, у их подножий. Многие из них росли по двести, а то и по триста лет. Они были здесь хозяевами, защитниками, кормильцами; это возле их мощных стволов искали приюта тонкие лианы лимонника и актинидии, к их подножию жались колючие стебли аралии, робкие рябинки; и, может быть, где-то здесь, в тени их вершин, таился чудесный корень женьшень.
Сюда приходили на выпас дикие кабаны, собирали опавшие шишки, рыли землю вокруг, пугая бурундуков; юркие белки сновали на ветвях, запасаясь на зиму орешками. Бродили здесь медведи, барсуки, пробегали гордые красавцы изюбры.
Тишина, глубокая тишина стояла вокруг, и вдруг её резко нарушило стрекотание мотора — это дядя Семён проверял перед работой мотопилу «Дружба». Он поднял пилу, и молоденький клён, росший рядом с огромным кедром, упал как подкошенный. Так же быстро скосила пила тонкую берёзку и маленькую ель.
— Дядя Семён, зачем вы их?
— Обеспечиваю себе отход. Сейчас буду валить кедр… Отойди-ка вон туда, подальше.
Гриша не узнавал дядю Семёна: сейчас он был серьёзен и строг; ещё раз оглянувшись на Гришу и убедившись, что тот стоит в безопасном месте, он поднял пилу, приставил её зубцы к стволу кедра и включил мотор.
Кедр стоял гордо и безучастно. Пила вкрадчиво застрекотала, и тёмно-красные чешуйки коры упали на снег, как капельки крови. Кедр был всё так же недвижен и величав, и только сойка на его ветвях крикнула тревожно, словно предчувствуя надвигающуюся беду. Дядя Семён вдруг выключил мотор и вытащил пилу из надреза. Что случилось? В эту минуту Грише даже втайне хотелось, чтобы пила испортилась: пусть бы кедр пожил ещё. Но нет, пила снова заработала: теперь дядя Семён делал надрез выше. Ловким ударом обуха дядя Семён вышиб «козырёк» — клин, образовавшийся от двух надрезов. Кедр вздрогнул, как от боли, сойка вспорхнула и полетела на другое дерево.
— Гриша, стой на месте! — крикнул дядя Семён.
Теперь пила врезалась в дерево с другой стороны. Ещё несколько мгновений — и потрясённый мальчуган увидел, как вершина кедра накренилась и стала стремительно падать, ломая по пути сучья и ветви соседних деревьев.
Ах!! — рухнул тяжёлый ствол на землю.
Ах!! — отдалось по всему лесу, прокатилось по сопке и замерло где-то вдали.
— Что, здорово испугался? — засмеялся дядя Семён, ставя пилу на землю.
Гриша непонимающе смотрел на него: свалить такой огромный кедр и смеяться после этого!..
Дядя Семён понял его состояние по-своему.
— Ты не бойся, — сказал он. — Я же рассчитываю. До тебя даже сучок не долетит. Теперь перейди вон туда.
В каком-то оцепенении Гриша наблюдал, как один за другим падают красавцы кедры. Это напоминало гигантскую жатву, только если жнут хлеб, знаешь, что поле на следующий год снова заколосится, а здесь, чтобы снова выросли такие деревья, нужны долгие годы…
— Пока хватит! — опустил пилу дядя Семён. — Теперь я буду вершины и козырьки опиливать, а ты можешь шишки собирать. Иди сюда, вот здесь много.
Дорогу Грише преграждало поваленное дерево. Лежащий ствол был ему по грудь, обходить было далеко, он с трудом перелез через дерево и подошел к вершине другого кедра, возле которого стоял дядя Семён. Лесной великан бессильно лежал на снегу, разметав свои ветви с длинными тёмно-зелёными иглами хвои. Тяжёлый смолистый запах стоял вокруг, и Грише вдруг отчётливо вспомнился тот далёкий день, когда хоронили отца: гроб был убран хвоей и в комнате пахло точно так же, как сейчас в тайге, возле этих кедров, поваленных дядей Семёном.
— Ну, чего же ты? Смотри, сколько шишек! Собирай.
Шишки росли пучками на ветках, они были большие, тяжёлые, на искусно загнутых зеленовато-коричневых чешуйках проступала твёрдыми каплями прозрачная смола.
Гриша, вяло обрывал шишки и клал их в мешок. Грызть орехи совсем не хотелось. День уже не казался таким ярким и радостным, как утром. И даже на дядю Семёна он смотрел с какой-то неприязнью.