– Я читала много, – через плечо сказала Анна, – и жалко мне смотреть на то, что здесь делается. Я слышала, раньше в лесу иначе совсем всё было… хотела я лесу напомнить об этих временах, потому что он живой, потому что он откликается, дедушка, я похожее уже делала!
Дед лишь губу закусил. Послушно шагал он за Анной и даже ругать её так, как сына своего, а её отца, бывало, ругал, если он похожие глупости начинал говорить, не мог. Анну словно зажгли изнутри, и теперь она шагала, как светильник ночной, со своей корзинкой и всем теплом человеческим в неведомое лесное царство. Дед этот лес исходил вдоль и поперёк, кажется, пока ещё молод был и суставы послушно гнулись, а мускулы были сильны. Он и в болото чуть было не провалился однажды, и волка ему пришлось убить выстрелом с расстояния в четыре человеческих шага, потому что иначе врукопашную с этим волком схватился бы, и в шестнадцать лет как-то едва не замёрз под тоненькой елью, с дороги сбившись и товарищей потеряв. Многое он о лесе знал, но все эти знания его, которые он годами накапливал и тщательно берёг, чтобы Анне в целости и сохранности передать, были что ничтожный сундучок против огромной пещеры с сокровищами.
Так и дошли они до леса в угрюмом молчании. Ещё издали опушка встретила их могучим воем: как будто все волки, что бродили меж деревьев, неожиданно собрались и одновременно приказали Анне на своём языке: «Уходи!» Недобрый это был знак, и дед бы это понял, даже если бы впервые к этому лесу приблизился. Но Анна лишь заправила волосы за уши и ещё увереннее пошла вперёд. Вскоре взошли они на опушку, хоть ветер, из леса дующий, так и норовил их сшибить и провезти носом по траве. Деревья сердито и жалобно стонали, их корни и ветви трещали, и листья сыпались один за другим. Опустела, облысела полянка за прошедшие годы – правду Анна сказала! Глядя кругом, дед видел: отступила линия леса, прогнулась под натиском растущего города. И дороги отсюда казались шире и больше потому, что действительно они увеличились, и вдали можно было рассмотреть сумрачные махины строительных лесов, по которым переползали рабочие, коверкающие останки леса.
Анна не стала подходить к дрожащим, будто от ярости, толстым древесным стволам. Она опустилась на колени прямо в вытоптанную сухую траву, молитвенно сложила ладони и поставила перед собой корзинку. Ветер сдул с корзинки край полотенца, откинул полотенце в сторону, а потом и вовсе его к небу подбросил, но Анна даже не дёрнулась. Она закрыла глаза и шепнула (дед всё отчётливо слышал, словно бы не бесновался у него в ушах дьявольский сердитый шум):
– Госпожа Древоборица, госпожа Дароносица, Землерой, друг мой хороший, все духи, имен которых я не знаю, все, кто меня слышит сейчас, примите этот дар, пожалуйста, от меня, от Анны, человеческой дочери, как от доброй знакомой вашей, не отвергайте его…
Порыв ветра стих. Холод постепенно сдавался, уступая место ласковому теплу, и тучи вдруг просветлели: пробился сквозь их броню свет солнца. Кроны деревьев успокоились, и темнота, что клубилась промеж их стволов далеко впереди, боязливо припала к земле. Уже через пару мгновений ветер умолк, как будто никогда и не ревел он кругом, и тучи совсем исчезли, рассеявшись по светло-голубому небу, и солнце опять весело и бесстрашно заблистало, всюду раскидывая длинные лучи. Анна сидела в спокойной траве, сложив руки у груди, растрёпанная, но с сияющим и наконец-то спокойным лицом. Видел потрясённый дед, как она ещё что-то шепнула, но слов он не разобрал – и потому снова тяжкий камень лёг ему на сердце.
– Вот и всё, – обернулась к нему Анна, – видишь, лес не гневается – погода хорошая. И почему этого раньше никто не заметил?
Дед молча смотрел, как поднялась она с колен, оставив в траве свою корзинку, и спокойно пошла обратно – в сторону дома. С губ его само по себе сорвалось:
– Что, туда не пойдёшь?
– Чуть позже, – усмехнулась Анна, – я ещё не все вещи разобрала.
Неосознанно дед проворчал:
– Ох и шебутная! Натворит ведь делов, натворит!..
Первая красавица
Красота – сила, без сомнения, страшная, способная вдохновлять своих почитателей на многие подвиги, равно как и на ужасные злодейства. Красота ценится, бережётся, уважается, привлекает внимание – и подчас неприятности.
С тех пор, как последняя привлекательная дедова сестра вышла замуж, он не знал ни беспокойства, ни назойливого внимания, которое так и рвались оказать совершенно посторонние люди. Дед вовсю наслаждался жизнью и даже радовался, что жена не подарила ему ни единой дочери. Беспокойные и любопытные парни, бесспорно, тоже порой навлекали на крышу отчего дома неприятности, в частности, из-за того, что они зарились на чужих или слишком прелестных красавиц. Были у его сыновей и поклонницы, причём не всех дед сумел бы назвать хотя бы адекватными, не говоря уж о том, чтобы назвать их умными. Поклонницы эти таскались за ладными и видными юношами по улицам, вздыхали, склоки даже устраивали, но деда их возня не трогала, покуда она не на его глазах происходила да вреда семье не несла.