Закачались внизу зелёные лица восьмерых старших духов. Скорбные и гневные гримасы исказили безупречно выверенные черты. Девушки завыли согласным хором, приглушённым и печальным, как будто бы раздавался он из могилы:
– Неотвратим и страшен… неотвратим и страшен…
– Здесь не на что гневаться, госпожа, – сказал Землерой, – я давно всё уже для себя решил. Ты не веришь мне, никто из вас не верит, хотя и видел всю нашу дружбу, как зародилась, окрепла и развилась она… дозволь нам вместе явиться на наше празднество, чтобы ты поговорила с нею… убедилась, что мы чисты и откровенны друг перед другом!
Древоборица вскочила, и пышные волосы её жутким ореолом поднялись кругом головы. Чёлку сдуло у неё с лица, и загорелись глубоко ушедшие в череп страшные красные глаза, круглые, как у филина, и беспощадные, как у подземного чудовища. Ещё холоднее стало кругом, как будто бы уже сама зима встала на пороге, и тонкая корка хрупкого льда оплела трясущиеся ветви. Господин Корневод прижмурился и отчаянно потряс головой; усы и борода его заиндевели. Восемь старших духов внизу покачивались, как тростинки во время бури, и вздымали руки над головами, а завывания их страшно перекликались, сплетались с рёвом ветра – ни слова было не разобрать. Госпожа Дароносица всё стояла на прежнем месте, и на её одежды налипло столько муравьёв и пауков с мокрицами, что казалось, будто она облачена в чёрный саван.
– Даже не мечтай! – крикнула Древоборица, и голос её был страшен, как бешеный рёв десятка лошадей, в своих стойлах накрепко запертых. Само Дерево застонало и зашумело, и треснули крепкие сучья, когда она топнула босой ногой. Из-под бледно-серой верхней губы Древоборицы выползли острые волчьи клыки. – Ни один человек никогда не побывает на нашем празднестве, запрет есть, я так сказала!
– Но почему же ты так боишься, госпожа? – воскликнул Землерой. – Не причинит Анна никому вреда, я ручаюсь за неё…
– Многие ручались за людей пред нами, и где теперь они, а где те люди? – взревела госпожа Древоборица. – Кости людские смешаны с землёй, а духов не сыскать: растворились они по ветру, как облачка… лишь шрамы на памяти и сердце нашего леса остались! – она вскинула руки, и широкие рукава свалились ей до плеч.
Ахнули духи, сгрудившиеся внизу. Задрав головы, смотрели они круглыми глазами на тонкие белые руки Древоборицы. Жуткие, толстые, похожие на змей с расплющенными головами, кремовые шрамы уродовали её кожу и светились в сиянии солнца. Шрамы эти были похожи на кандалы, на следы от давно применённого жуткого проклятья. Поднимались они от самого запястья и пропадали под тканью рукавов, и теперь, в свете безжалостного мутного солнца, видно было, что покрывают они и шею, и ключицы Древоборицы, и на ногах у неё висят, как цепи каторжника.
– Каждый дух, которого погубили, ранит меня вместе с этим лесом, – прошептала Древоборица и опустила руки. – Не хочу я более терпеть эту невыносимую боль и это жжение. Не замолкает ни один шрам, что остался на моих руках. Не ходить людям на наши празднества, не помыкать им нами более. Довольно!
– Анна не причинит зла! – вскричал Землерой. – Ты сама увидишь, госпожа, только послушай… посмотри… что она сумеет сделать, если без пояса, клубка моего, своих оберегов явится? Если прикажу я ей, всё она оставит и придёт… ты знаешь это, госпожа!
– Шрамы жгут меня до сих пор, – бормотала своё Древоборица. – А если новый шрам ты мне оставишь? Разве выстоит этот лес, когда шрамы почти всё моё тело покрыли? Лишь на сердце их нет… и если появятся они там, то… то не поздоровится мне.
– Этого не случится, – Землерой прижал руку к сердцу. – Госпожа Древоборица… если не смилостивишься ты… не дашь нам друг друга выслушать и стать так близко, как оно должно… то уже мне сил не хватит, и растаю я облачком по ветру.
– Не говори так! – воскликнула Древоборица.
– Госпожа, лишь об одном хочу я сказать: нет мне в этом мире места, кроме как подле Анны, и, если уж мне пропадать, то рядом с нею. Можешь мне запретить на празднество приходить, можешь пытаться разлучить нас… и к концу сама же нас так и приведёшь.
Госпожа Древоборица закрыла лицо руками. Ветер потихоньку затихал в кроне, и рассеивался, расползался по всем уголкам леса густой унылый туман. Тоненькая корка льда растаяла, и ледяная вода, как слёзы, закапала со ствола и с ветвей дерева. Господин Корневод приподнял голову и внимательно взглянул на Землероя, словно бы упрашивая его: «Остановись, не надо», – но Землерой не захотел ни присматриваться к знакам, что ему подавали, ни прислушиваться к предупреждениям, которые шептали в уши растревоженные листья и примятая трава.