– Я не обижу никого, – прошептала Анна, – Землерой для меня – это я, только в другом теле. И в мыслях не было у меня…
– В мыслях могло и не быть, а делом боль всегда причинишь, оно так вечно случается, – прозвенела, как колокольчик, крылатая малютка и подплыла ближе к лицу Анны. Анна совсем закрыла глаза, чтобы не выело их чудовищное фиолетовое сияние. – Я Землероя помню ещё человеком. Я помню и мать его. Когда она была беззаботной девчонкой и прекрасной радостной девушкой, мы часто играли вместе в полях, и я научила её плести такие венки, какие никто в целом селе не умел делать. Когда она стала постарше, я показала ей, как делать свирели из тростинок и извлекать звуки, пленительнее которых человеческое ухо не слыхало. Я показала ей, как танцует мой народ, и она научилась нашим танцам, несмотря на то, что была такой большой и неуклюжей. А мудрости и осмотрительности я ей не передала. И вот, когда я всему этому её научила, она совсем расцвела и стала розой, которую все хотят коснуться, не оцарапав руку о шипы. Я её предупреждала, но она была беспечная и совсем легкомысленная. Приметил её один красивый парень, о котором мечтали все девушки их селения. Она тоже мечтала о нём, поэтому она ему не отказала. А парень обманул её и бросил, предав позору. Все теперь смеялись над ней и тыкали пальцами ей в спину, когда она с маленьким ребёнком, привязанным к груди, проходила мимо. Я видела Землероя, когда был он ещё человеком, хорошеньким смертным младенцем, и, бывало, его мать оставляла его со мной, а сама шла работать в поле. Не раз и не два хотелось мне забрать у неё этого миленького младенца, но я слишком уж была к ней привязана. Не могла я отнять единственную её драгоценность. Даже родители её не любили этого бедного мальчика, говорили, что его рождение испятнало честь всей семьи. С матерью Землероя никто не здоровался на улицах, а из подружек её осталась только одна, да и та – невзрачная и неприметная, которая, даже если и станет заступаться, не сможет говорить достаточно громко, чтобы её слышали. Но моя отважная подружка всё продолжала смеяться и искать среди своих соплеменников лучшего, того, который не обманет. Она была совсем молоденькая, вот и ходила на всякие игрища, и однажды… однажды перепутала она одно с другим, и лесные духи закружили и завертели её, и скорбный разум её совсем перевернулся. Духи лесные забрали у меня Землероя, и теперь я никогда не смогу с ним повидаться: равно как он заключён в чащобе, я к этим полям привязана, и нельзя мне их покидать, не то испарюсь я, исчезну! Перешёптываемся мы лишь по ночам, когда людской гомон не мешает нам, и отправляем зверьё с посланиями, вот и вся наша отрада, но даже это для меня ценно. Мы долгие годы жили, не знали забот, а вот появилась ты и отбираешь его у меня опять, но отбираешь навсегда, ведь любовь не приносит ничего иного, кроме страданий и смерти.
– Нет! – воскликнула Анна. – Неправда! Если бы ты могла полюбить кого-то так, как я Землероя…
– Я любила его мать, – печально отрезала малютка, – и этого мне хватило. До сих пор не зажили раны моего сердца. Не зажить им никогда, потому что не забуду я вовек, что с его матерью сталось.
– Но я люблю Землероя, и, пусть мне от этого больно, счастье, которое меня наполняет, когда понимаю я, что я для него – не пустое место, что ждёт он меня, что я его снова увижу… никогда не могу я с ним соскучиться, потому что не дано мне до конца его понять, но радость и горе, интерес и беспокойство разделяем мы друг с другом, и я даже мёрзну зимой и не хочу ничего делать, потому что зимой он едва ли не в спячку впадает, и оживаю летом и весной, потому что оживает тогда лес, а с ним вместе – Землерой. Что ни случилось бы, я ни за что и никогда не отступлюсь от него, потому что отказаться от него для меня – это смерть. Без него мой мир плоский и чёрно-белый, и каждый день как будто отравленный.
Малютка выпростала из-за спины вторую пару рук и скрестила их на груди поверх первой пары.
– Чувства преходящи, – сказала она, – мать Землероя любила его отца, а потом он её обманул и бросил, и она его забыла. Не могу сказать, что это плохо – скажу лишь, что чувства забываются.
– Не те, в чей костёр подкладывают дров, – ответила Анна.
Малютка сложила на груди последнюю, третью пару, рук и медленно взмыла в воздух.
– Иди, – сказала она, наконец, – ступай к Землерою и люби его, если ты действительно любишь, человек. Но помни: если хоть один-единственный раз причинишь ты ему боль, я тебе отомщу страшно, жестоко отомщу, пусть бы ты за всю жизнь больше ни разу в поле и на луг не заглянула!