Сеновал был расположен высоко-высоко над хлевом, где томились, похрюкивая, в раздельных помещениях четыре толстых хряка с короткими хвостиками пятачком и несколько коров с туповатыми мордами и обвисшим выменем. Анна любила просовывать к коровам травинки и отдёргивать их прежде, чем шершавые длинные языки захватывали добычу.
– Глупые вы, глупые! – подначивала она бессловесных коров, забиралась на перегородку стойла, устраивалась там верхом и отчаянно пыжилась. – Глупые, как моя сестра!
Как и Мария, коровы ей не отвечали, и она сердито шмыгала носом и толкала коров в бока ветками, которые притаскивала с собой с улицы, но и это не приносило большой пользы. Чаще всего случалось так, что к ней приходил дедушка, привлечённый стонами и мычанием взволнованных животных, и Анна долго убегала от него по хлеву, уворачиваясь от ругательств и обещаний когда-нибудь устроить ей «знатную трёпку». Дед любил ставить ей в пример Марию, и Анна, забившись после в угол где-нибудь там, где никто не видел, озлобленно шипела себе под нос:
– Мария то, Мария это! Да толку нету никакого от этой глупой Марии, глупой, глупой Марии! Скорее бы уже она замуж вышла или просто куда-нибудь отсюда уехала, надоела, сил нет её терпеть!
Но Мария не уезжала и не выходила замуж, а всё потому, что она была слишком глупая, слишком некрасивая и слишком невезучая. Даже если бы Анна действительно хотела помочь ей, такая бестолковая девчонка не добилась бы ничего хорошего, и у Анны предательски щемило сердце, когда она понимала, сколь долгое время ей предстоит провести со старшей сестрой бок о бок. Она хотела бы и Землерою пожаловаться на своё несчастье, но Землерой немного с нею разговаривал. Только Анна собралась рассказать ему о Марии, как он стал отговариваться своими делами и гнать её прочь из леса.
Анна, наверное, даже обиделась бы на него ещё сильнее, чем обижалась на дедушку, когда тот предпочитал ей несуразную старшую сестру, но Землерой рассказал ей о речном течении и о живущих там духах – дочках речных хозяев.
– Вот заодно и проверим, врёт он или и вправду что-то особенное умеет, – заключила Анна, натягивая снова помявшуюся синюю юбку и вешая на руку плетёную корзинку.
Она не любила искать Марию, потому что не знала, где ту можно отыскать. Однако на этот раз сестра сама попалась Анне на глаза: она шагала куда-то по подворью, нагруженная свежевыстиранными коврами, в потрёпанной коричневой юбке и уродливых резиновых башмаках, которые не скользили даже по самой чудовищной грязи. Анна налетела на Марию и повисла у неё на руке, загребая ошмётки грязи сандалиями и подкидывая кверху ноги так, что комки чуть было в лицо Марии не полетели.
– Эй! – закричала она требовательно. – Эй, бросай свои дела, идём в лес!
Мария хладнокровно сгрузила Анну на землю и поправила свежевыстиранные ковры, от которых так и несло искусственным сильным запахом порошка, у себя на сутуловатом плече.
– Не могу, – глухо ответила она, – я занята сейчас.
– Да бросай! – продолжала уговаривать её Анна. Она чуть ли не приплясывала кругом сестры, хватала ту за юбку и тянула на себя. – Давай, пойдём, не пожалеешь!
Из хлева, где стояла, согнувшись, мать и кормила визжащих хряков, послышался резкий повелительный голос:
– Мария, ступай! Нечего под ногами вертеться, всё равно толку от тебя…
Мария покраснела и с чувством сбросила ковры на поваленную железную решётку, которая раньше отграничивала один сектор подворья, где бегали мелкие желтые цыплята, от таких же жёлтых, но чуть более неуклюжих, утят. Над коврами поднялось беловатое облачко: это в воздух вырвались кристаллы стирального порошка.
– Да уж понятно! – резко сказала Мария и, оправив юбки, повернулась к Анне. Мрачное и унылое коровье лицо её показалось Анне ещё более глупым, и она едва было не хихикнула про себя, отметив: «Вот такое точно надо бы Землерою показать, но ведь он запретил, настрого запретил с чужими к дереву ходить…» – Ну, чего тебе там, показывай…
И Анна швырнула оземь алый шерстяной клубок, подаренный Землероем, и клубок быстро покатился по грязи и по сухой почве, между травяных стеблей, по песчаной присыпке, по каменистым насыпям, под палящим безжалостным солнцем – всё дальше, дальше и дальше отсюда.
Анна бежала за клубком, закрывая путеводную нить от Марии, ломилась напролом, и бывало, что дикая сорная трава закрывала её всю, как будто бы хотела окутать своеобразным плащом, спрятать от Марии, а после утянуть в своё царство, где никто из смертных прежде не бывал и куда нога ни одного здравомыслящего человека ни за что ни про что не ступит. Следом за нею торопилась Мария: она отдувалась, смахивала со своего коровьего, вечно грустного лица пот и приставучих мошек, поддевала подол уродливой коричневой юбки и с шумом и треском наваливалась на сочные травяные стебли – точь-в-точь как скотина ломилась она в лес. Анна подпрыгивала, с каждым глухим ударом своих ног о почву улыбаясь всё шире и шире. Солнце снова прокрадывалось тонкими лучиками в самые глубины древесных крон и бесчисленным множеством озорных ломких зайчиком рассыпалось по грубой коре древесных ветвей, по земле, по шляпке, которая опять скатилась у Анны с головы и болталась, но не спине, а на груди, подпрыгивала, удерживаемая широкими лентами, на непокрытой светлой голове Марии и в особенности – на точечной россыпи рыжеватых веснушек на её щеках, под глазами, и на шее, у самых ключиц. Мария ворчала только вначале, а потом пошла спокойно, и Анна побежала веселее, не замечая, как коварная крапива до алых вспухших полос рассекает ей открытые части рук и ног. В обувь ей забивались земля и мелкие камушки, она вырывала с тоненькими лиловато-сиреневыми корешками крохотные цветочки и едва начавшие тянуться к солнцу живучие сорные травы; она по-обезьяньи хваталась за ветви, раскачивалась и выбрасывала вперёд тело, перескакивала с камня на твёрдую землю и двигалась дальше.