– Умных слов нахваталась, – задумчиво сказал дедушка, и Анна увидела, как поднял он руку, чтобы почесать подбородок, – а чего эти слова значат, сама не ведаешь.
– Вот и неправда! – возмутилась Анна. – Я чего не понимаю, о том не говорю.
– Да говоришь, – вздохнул старик и разразился коротким скрежещущим смешком, – не сознаёшь того просто. Вот о хозяевах леса где-то прослышала, да всё перевираешь на свой лад.
– Я слово в слово сказала, что слышала! – вспыхнула Анна.
– Слово в лад, да смысл – мимо. Я, когда был чуть старше тебя, тоже много всякого о хозяевах леса слышал, о том, как у нас здесь всё устроено. Мне не книжки об этом сказывали, а мудрые люди, которые лес получше своих родителей помнят. Я, когда мальчишкой был, нас ещё не городом звали, а селом, и домов было меньше, и эти дурацкие высотки не закрывали от нас небо. Жила через три дома от меня одна старуха, звали Мария, а по прозвищу она была Клюка, потому что без клюки из дома не выходила. Да что там – из дома, она по дому-то без своей палки не ходила! И вот эту старуху у нас многие побаивались. Кто был одного с нею возраста, знали, почему: они её нечистой считали, вроде как ведьмой, но не совсем то. А вот мои родители да мы, дети, боялись за компанию. Не особо страшно было слушать, что, мол, ведьма она: интересно же, наоборот! Но только Мария ни с кем об этом не разговаривала. Попробуешь к ней подкатиться, мол: «Бабушка-бабушка, а чегой-это вас все сторонятся?» – а она тут же в гнев войдёт. Если клюкой не заденет, считай, тебе повезло.
Она, конечно, нам не рассказывала, что с ней такого особого приключилось, – дедушка завёл голову назад, задумчиво и пристально глядя в небо, – да только слухи впереди неё летели. Не она нам всё поведала, а сестра её: в крепкой ссоре они лет пятьдесят были! Хоть и жили обе на соседних улицах, доведись им столкнуться – они б друг другу головой не кивнули.
– И что же тебе эта бабушка рассказала? – Анна ускорила певучий шаг, нагоняя старика.
– Верь-не верь, а точь-в-точь то же, что и ты мне – сейчас, – вздохнул тот и вдруг наклонил к груди голову. – Мол, была когда-то Мария совсем молоденькая – ну, лет пятнадцати, не больше того. Лето стояло: жаркое и сухое, вот прямо как сейчас, только ещё злее солнце пекло. Мария была девчонка озорная, не сиделось ей на месте, всё тянуло туда, куда ещё ничья нога, кроме её собственной, не заступала. Забралась она так в самую глубь чащи, где могучее дерево растёт – не дерево даже, а таран, таким замковые стены, не убоясь, прошибать можно. И дерево это светилось, что ёлка в новогоднюю ночь, но только не гирлянды там горели, а крылатые фонарики, и сама трава изнутри светилась и покачивалась, словно танцевала. Мария не робкого десятка девчонка была: любой другой сдуру дал бы дёру! – а она пошла, пошла прямо к этому дереву, и дотронулась до его коры, и сама стала светиться. Не успела она понять толком, что с ней произошло, как из темноты, из ниоткуда стали появляться… люди, не люди – чёрт их разберёт, кто такие. Вроде бы они были и мужского, и женского сложения, да лица у них у всех были масками или волосами закрыты, и все, как один, без поясов и в одежде старой, какую ещё при царе носили. Вот тут-то Марии и перепугаться бы, а она, дурында, пошла себе с ними знакомиться. Так выцепила себе какого-то гармониста: с виду ладный парень, да патлатый, что девица. Вместе они к речке прошли, к самому устью, где крылатые фонарики из-под воды вылетали, и стал он ей про своё житьё-бытьё рассказывать, а она ему – про своё. Он ей клубочек подарил и гармошку свою, даже играть на ней обучил, а Мария ему волосы заплела в две косички. И ничего она не боялась, покуда, заплетая волосы, не почувствовала, что уши у него острые и вообще огромные, что у летучей мыши! Она в ужас пришла, заверещала, что оглашённая, и кинулась с той поляны прочь. Как дорогу домой нашла, она не помнит, да долго ещё лежала в траве ничком и стонала, и плакала. Всё она не родителям рассказала, а сестре, да сестра не утерпела и всему околотку растрезвонила. С тех пор все старухи местные считали, что Мария в ту ночь с нечистыми водилась, а коль сама уцелела – значит, и с нею не всё в порядке. Сторониться её начали, избегать. А Мария всё то же, что и ты, рассказывала, ты у неё словно с языка снимаешь. Ни при чём тут твои книжки, Анна. Где тогда ты всего этого наслышалась?