– Тихо, – начал он, но женщина не переставала кричать.
– Тихо! – рявкнул он, понимая, что иначе с ней не справиться.
Она сразу замолчала.
– В чем дело? – заговорил неестественно спокойным голосом Гринберг. – Кто сделал убежище? Я. Я соорудил стену в подвале, я выпилил пол, я сделал дыру, все я… Но сколько будет места, столько людей спрячется. Я сам хотел идти к вам, слово даю, – объяснял он, торопливо моргая маленькими голубыми глазками.
Жена пекаря сразу успокоилась.
– Так я пошла за мужем, – крикнула она и выбежала.
– Тихо, тихо, ша, ради Бога, никому не говорить, – сказал ей Гринберг, но ее уже не было.
Теперь, когда они опять остались одни, Гринберг с немой яростью смотрел на лица окружающих.
– Черт побери, кто-то разболтал. Отличное убежище: каждый о нем знает…
Все молчали.
– Пан Гринберг, – осторожно начал Вайнштейн, – может, кто-то из ваших клиентов?
– Кто из моих, что из моих? – набросился на него с хриплым криком старик.
Гринберг был вором. Своим ремеслом он занимался уже много лет. Он никогда не крал там, где жил. Со времени прихода немцев свою профессию он не скрывал, зная, что, не будучи интеллигентом, имеет больше шансов уцелеть, чем любой другой житель дома. И в этом его поддерживали «знакомые» и «коллеги» арийской крови. Стоя в дверях своей квартиры, он обычно высовывал ноги до половины коридора и в ответ на недовольные замечания жильцов, спешивших на работу, молчал, криво и иронично усмехаясь: «Зачем мне работать, если у меня есть ключи от всего Львова?» Однако теперь остроумному Гринбергу было вовсе не до шуток.
Злой и встревоженный, он метался по тесной квартире старого переплетчика, каждую минуту выглядывая в окошко, завешенное полотенцами.
Улицы еще были пусты, только редкие прохожие быстрым и громким шагом пробирались вдоль стен.
Опять кто-то постучал. В дверном проеме показалось красное толстое лицо жены пекаря, растрепанная черная голова ее мужа, а за ними… Гринберг замер.
Почти весь дом: все жители двух этажей с тюками, детьми, вещами стояли, толкаясь и пихаясь, волоча обрывки страха и ужаса в распахнутых глазах. У каждого был свой собственный, личный страх, однако, собравшись вместе, они объединялись в одном желании жить.
Начались препирательства, крики, проклятия и ругань.
Наконец прозвучал резкий, поющий дискант. Кто-то вопил:
– Что, ты хочешь спастись, ты, вор, а меня должны вывезти на мыло? Как бы не так! Как только придут немцы, я сразу скажу, где убежище!
В глазах Гринберга загорелся нехороший огонек. Но он был бессилен что-либо изменить: отброшенный в сторону, с яростью и отчаянием он смотрел, как люди перелезают через порог шкафа, карабкаются и забираются вовнутрь, как в ограниченном пространстве, не больше чем три шага на два, становится все тесней и людней, как выбрасывают наверх стулья, потому что уже нет места для сидящих, как за стульями вслед летят тюки, а люди толкаются и пихаются, чтобы влезло больше, чтобы было плотнее, а тут новые все идут и идут…
Старик посмотрел вниз.
Там в желтоватом свете свечек колыхалось море голов, несло резким смрадом от вспотевших, немытых тел…
Когда наверху оставалось всего несколько человек, кто-то сказал:
– Ну хорошо, а кто закроет шкаф? Да, кто закроет шкаф?
Нужно было его закрыть сверху: сначала укладывался вынутый квадрат кирпичей, затем деревянное дно, и, наконец, следовало закрыть дверь.
Пустые от страха лица. Люди смотрели друг на друга в поисках поддержки и не находили ее.
– Не надо, может, удастся как-то закрыть отсюда? – сказал кто-то внизу.
– Нет! – Гринберг радовался уже и своему, и чужому несчастью. Его распирала неимоверная, мстительная радость. Как это? Он сделал убежище на шесть человек, а забирается в него тридцать?.. Нет… «Получите, мерзавцы», – подумал он и со злой радостью сказал:
– Если шкаф не закроется, то все напрасно. И дно надо заложить: снизу не получится.
Наступила тишина.
– Пан Фиш, у вас хороший аусвайс, – начал кто-то, спускаясь в подвал, но тут же сник и затрясся как студень.
– Самому остаться наверху?..
Гринберг сунул голову в шкаф.
– Вылезайте, – заговорил он, – ничего из этого не получится. Некому остаться наверху, никто не хочет, а шкаф надо закрыть. Нечего давиться и делать под себя.
Люди зашевелились, задрав к потолку лоснившиеся от пота лица, но молчали. Старик впал в ярость.
– Ну что сидите, скоты, как стадо волов?
Молчание усиливалось, сгущалось. Донесся далекий и слабый выстрел. Кто-то пискнул:
– Уже началось.