Створена «революцією» 1917-го року совєтська держава, з якою так тісно було пов’язане повсякденне життя її громадян, була своєрідним гібридом. З одного боку, вона залишалася революційною, покликаною змінити світ, зберігаючи схильність до насилля, нетерпимість і підозри. З другого боку, вона переходила до патерналістської версії «государства всеобщего благосостояния», особливо в поствоєнний період.
Якщо оцінити, які моделі й метафори радянської держави можуть допомогти зрозуміти щоденну практику homo sovieticus, то постають кілька можливостей.
По-перше, радянське суспільство можна описати як в’язницю або казарму. Проглядаються ті ж елементи регламентації, суворої дисципліни, з власним, часто незрозумілим для сторонніх, кодексом поведінки.
Другий спосіб представлення радянського суспільства – порівняння його зі школою закритого типу, наприклад, школою-інтернатом. Школа – закрита установа з власними звичаями й дисципліною. Учні часто помічають і потай висміюють лицемірність офіційних шкільних проповідей та їх невідповідність поведінці вчителів. Школа (як «школа соціалізму») – ключова метафора для суспільних інститутів, від профсоюзів до армії.
Третя метафора – «благотворительная столовая или фонд помощи пострадавшим (от голода, землетрясения, наводне ния и т.д.)».
«Советские граждане мастерски умели изображать себя благородными бедняками; они считали, что давать им еду, одежду и крышу над головой – обязанность государства. Весьма возможно, что, будучи благородными бедняками, они чувствовали себя обязанными трудиться, но труд и благосостояние не казались им взаимосвязанными понятиями. Целый ряд свойственных советским гражданам и свидетельствующих о привычке к иждивенчеству и выпрашиванию поведенческих навыков, описанных выше, соответствует модели благотворительной столовой как нельзя лучше. Клиент благотворительной столовой не ощущает себя участником программы самосовершенствования, в отличие от школьника, нет у него и сильного страха наказания и ощущения потери свободы, характерных для заключенных и армейских рядовых. Он может быть или не быть благодарен организаторам столовой, хотя периодически упрекает их за то, что дают мало супа или приберегают лучшие блюда для любимчиков. В основном, однако, он видит в благотворительной столовой только источник необходимых ему благ и судит о ней в первую очередь по количеству и качеству этих благ и по тому, насколько легко они ему достаются» (SHEILA FITZPATRICK. EVERYDAY STALINISM. ORDINARY LIFE IN EXTRAORDINARY TIMES: SOVIET RUSSIA IN THE 1930S. NEW YORK OXFORD OXFORD UNIVERSITY PRESS, 1999. – С. 136).
Що ж допомагало виживати в таких нелюдських умовах? Однією з рятівних соломинок був гумор чи, радше, сарказм. «Сокращенное название коммунистической партии в 1930-е гг., ВКП, деревенские остряки расшифровывали как «второе крепостное право», а в прочтении некоторых молодых ленинградцев само название СССР звучало как «Смерть Сталина спасет Россию». ОГПУ расшифровывали как «О, Господи! Помоги убежать» или (если читать справа налево) – «Убежишь – поймают, голову отрубят» (Soviet Youth. Twelve Komsomol Histories / Ed. N.K.Novak-Deker. In-stitut der Erforschung der UdSSR. Series 1. № 51. Munich, 1959. – P. 120-121.)
«Мишенью многих анекдотов служили стахановцы, на которых смотрели как на любимчиков режима. «Что дают?» – спрашивает в очереди глухая старушка. «Дают по морде», – отвечает кто-то. «Всем или только стахановцам?»
В другом анекдоте речь идет о награждении доярок-стахановок. В торжественной обстановке первой доярке вручают радиоприемник, второй – патефон, третьей – велосипед. Выходит четвертая – «передовая свинарка». Председатель с благоговейным волнением вручает ей «полное собрание сочинений нашего любимого товарища Сталина». Тишина. Голос из задних рядов: «Так ей, с*ке, и надо» (Soviet Youth. Twelve Komsomol Histories / Ed. N.K.Novak-Deker. In-stitut der Erforschung der UdSSR. Series 1. № 51. Munich, 1959. – P. 34).
Як пише Шейла Фіцпатрік (Sheila Fitzpatrick), «Для homo sovieticus государство было вездесущим и играло центральную роль в его жизни.
Во-первых, оно являлось официальным распределителем товаров и почти монопольным их производителем, так что даже черный рынок в основном оперировал государственной продукцией и в значительной степени опирался на государственные связи.
Во-вторых, все горожане, будь то рабочий или машинистка, учитель или продавец в магазине, работали на государство: альтернативних работодателей практически не существовало.
В-третьих, государство не уставало регулировать жизнь своих граждан, издавая и требуя бесконечное число различных документов и справок, без которых становились невозможными простейшие операции в повседневной жизни. Как признавали все, включая высших руководителей, советский бюрократический аппарат, незадолго до того сильно увеличенный, дабы иметь возможность решать целый ряд новых задач, и потому полный неопытных и некомпетентных работников, был неповоротливым, громоздким, неэффективным, нередко – продажным.
Правовой процесс шел очень медленными темпами, и действия чиновников сверху донизу носили печать произвола и фаворитизма. Граждане сознавали, что отданы на милость чиновничества и властей; они бесконечно строили догадки о людях «наверху» и о том, какие сюрпризы те им готовят, но чувствовали себя бессильными как-то повлиять на них. Даже анекдоты, которые любили рассказывать советские люди, невзирая на опасность быть обвиненными в «антисоветских разговорах», как правило, касались не тещи, не сексуальных и даже не национальных тем, а бюрократов, коммунистической партии и НКВД.
В 1935 г. Сталин провозгласил: «Жить стало лучше, веселее». Эта фраза, без конца повторявшаяся советской пропагандой, была одним из самых популярных лозунгов 1930-х гг. Ее носили на плакатах демонстранты, помещали в виде «шапки» в новогодних выпусках газет, писали на транспарантах в парках и исправительно-трудовых лагерях, цитировали в речах, пели в песне, исполнявшейся ансамблем Красной Армии, – а порой ее сердито передразнивали те, чья жизнь не становилась лучше.
Новая «сталинская» Конституция СССР 1936 г. обещала советским гражданам кучу гражданских прав, включая свободу собраний и свободу слова, однако на деле не предоставила ни одного из них.
Развитию сатирических талантов у населения немало способствовала статья Конституции, утверждавшая, вслед за Марксом, принцип: «Кто не работает, тот не ест». «Неправда, – говорил один остряк, – на самом деле у нас все наоборот: кто работает, тот не ест, а кто не работает, тот ест». Другой предлагал заменить лозунг «Кто не работает, тот не ест» другим: «Кто работает, тот должен есть»
Согласно мифу о «светлом будущем», советский народ, вооруженный знанием исторических законов, выведенных Марксом, мог быть уверен, что награда будет. В ходе Октябрьской революции 1917 г. пролетариат во главе с большевиками сверг эксплуататоров-капиталистов, сосредоточивших все богатства в руках меньшинства и обрекших большинство на нужду и лишения. Конечная цель пролетарской революции – социализм. Это предначертание и осуществлялось в 1930-е гг., как показывали индустриализация и уничтожение мелкого капиталистического предпринимательства, призванные заложить экономический фундамент социализма. С отменой эксплуатации и привилегий, ростом производства и производительности социализм обязательно принесет изобилие, и уровень жизни повысится. Следовательно, светлое будущее обеспечено.
Бдительность – т.е. неусыпная подозрительность – являлась одной из важнейших составляющих коммунистического менталитета. По словам Димитрова, хороший коммунист должен был «постоянно проявлять величайшую бдительность по отношению к врагам и шпионам, тайно проникающим в наши ряды». Коммунист, который не был непрерывно начеку, т.е. не питал бесконечных подозрений относительно своих сограждан и даже товарищей по партии, не выполнял своего долга перед партией и впадал в «правый уклон». Враги были повсюду и, что самое ужасное, часто маскировались. Коммунист всегда должен был быть готов «разоблачить» тайных врагов и показать их «настоящее лицо».