Пройдены километры, и — ничего. Никаких злобных пещерных зверей на пути. Никаких внезапных обрывов. Тропа тянулась ровная и твердая, рядом спокойно текла вода. Наконец стены раздались, позволив реке, перелиться через мраморные берега и залить почти всю пещеру. Тропа, впрочем, сохранилась, продолжая извиваться вдоль каменной реки, между редких завалов.
Пещеры стали разнообразнее. Появились сталактиты — большие каменные сосульки, нацелившиеся в пол, и сталагмиты, выставляющие им навстречу свои чудовищные зубы. Река образовывала то шумные пороги, то тихие заводи среди отполированного камня успокаивающих оттенков. Мягкий свет, отраженный водой и гладким камнем, придавал всему сверхъестественную прелесть.
Атон замедлил шаг, пораженный незнакомой обстановкой, как если бы его взволновала красота неизвестной женщины. Ветра в пещерах не было, и его отсутствие слегка тревожило. Окружающие пещеры расширялись, сужались и вновь расширялись в змееподобном ритме — с коврами из скользких камней и стенами, покрытыми гобеленами из минералов. Внушительно возвышались колонны каменный лес, размыкавшийся лишь перед петлявшей рекой и ровной тропой, по которой шел Атон.
Очень подозрительно! Это вовсе не тот смертоносный подземный мир, который он знал. Где саламандры и химеры? Где хозяин тропы? Где красные зубы и когти?
Движение! Атон схватил обломок камня и начал подкрадываться. Ведь если это существо не убежит, оно само вскоре станет подкрадываться к нему. За каменными завесами он мельком увидел его: огромное волосатое тело, седое.
Волосатое? В пещерах?
Знак того, что выход близок?
Вскоре он смог разглядеть животное без помех — оно вовсе не было волосатым. Громадная ящерица, камнетеска, а не плотоядное животное; она щелкала по стене здоровенными зубами и пожирала зеленое свечение. Скорее всего, безобидная. Наверняка химера охотилась на кого-то, до того как открыла человека.
Атон подошел к ней сзади, выискивая уязвимую точку под чешуйками. Тварь была большая, с человека; она стояла на задних лапах, опершись передними о стену. Ящерица не повернулась: то ли не услышала Атона, то ли не распознала в нем опасности.
Атон воткнул самодельное лезвие под правую переднюю лапу ящерицы, туда, где чешуйки были тоньше. Оно с легкостью вошло в мягкую плоть. Камнетеска, ничего не понимая, беззвучно упала, схватившись за рану когтями другой лапы. Она тупо раздирала себя, пытаясь унять боль, а Атон, тяжело дыша, стоял и наблюдал за ней. Немного спустя он вырезал ей глаза и ушел. Когда он уходил, камнетеска еще трепыхалась и размазывала кровь по зеленому камню.
Стены вновь сдвинулись, река и тропа стали прежними. На этот раз он увидел на дне реки каких-то тварей: безглазых, словно из резины, с извивающимися во все стороны плавниками. Наконец-то водяная жизнь!
Еще несколько километров пройдено без приключений. Внезапно туннель прервался. Вода, падая из высокой вертикальной шахты, пенилась в круглом озерце и вытекала в русло, вдоль которого он шел. Тропа огибала озеро и круглым ходом уходила в каменную стену.
Он заглянул в этот резко обрывавшийся туннель и ничего не увидел. Потом приложил к стене ухо и услышал отдаленный стук, биение чьего-то сердца. Кто-то там был. Кто-то очень большой.
Атон глянул в озеро и глубоко внизу увидел странную шаровидную медузу, в метр диаметром, покачивавшуюся в выбоине как раз под водопадом. Он запрокинул голову и увидел… свет. Солнечный свет.
Стены шахты были не обработаны. Отдельные слои представляли собой концентрические круги. Некоторые из них выпирали из стены на несколько сантиметров, приближаясь к зеркальному столбу падающей воды. Одна сторона была сравнительно гладкой, словно вода когда-то размыла ее начисто, но с каждой стороны между стеной и водой оставалось сантиметров по тридцать.
Атон снял мех для воды — нелепую обузу при таких обстоятельствах — оставил его вместе с прочими вещами и приготовился к самому сложному восхождению в жизни.
Шахта была диаметром около метра и, похоже, слегка расширялась кверху. Атон прижался к гладкой стороне, раскинул руки полукругом, упершись в стену на уровне плеч, и поднял ногу, чтобы упереть ее о противоположную стену. Потом уперся другой ногой и стал медленно подниматься, так чтобы столб воды безвредно струился между его расставленными ногами. Он отжался руками от стены и приподнялся, после чего сделал два крохотных шажка по дальней стене. И так снова и снова, продвигаясь каждый раз сантиметров по пять.
Подъем поначалу не был труден, но впереди предстоял длинный путь.
Атон решил не беречь силы, поскольку даже отдых в таком положении был утомителен. Если он сумеет быстро достичь верха, там он найдет возможность для отдыха. Если же не доберется туда сразу, усталость вообще помешает ему подняться.
Он ускорил движение, до боли упираясь спиной о камень; мышцы его ног напрягались, расслаблялись и вновь напрягались. Первыми стали уставать руки, и он повернул их ладонями вниз, изогнув так, чтобы можно было продвигаться вверх; он обдирал себе локти, однако это мало его беспокоило.
Усталость нарастала, но Атон продолжал подъем. Его глаза не отрывались от неподвижного водяного столба, находившегося под самой рукой, позволяя его глубинам себя гипнотизировать. Ему хотелось отпустить стену, на мгновение обхватить эту совершенную форму и, целуя ее гладкую и чистую поверхность, съехать по ней вниз. Внезапно он ощутил жажду: сильнее, чем когда-либо в жизни, до ужаса невыносимую — а холодная струя у самого лица изводила язык и горло танталовыми муками.
«Один глоток, — понял он, — и все кончено». Искал-то он чашу смерти, которой лишили его воздух и огонь, и никогда не находил ее так восхитительно близко, как сейчас.
Смерть. Почему он убил камнетеску? Это был акт чистого садизма, и он им наслаждался. Почему? Почему он хотел умереть? Что с ним?
В зеркале перед ним засияли переменчивые глаза Злобы, намекая на ответ, который он не смел понять. Она была в огне; она была в воде. Узники Хтона правы, что страшились его. Он влюблен в зло.
Но мощь облика Злобы его поддерживала. Раньше он не мог убить предмет своего страха, так сильны были узы детства. Но после тягот Хтона у него будут силы, и он сделает то, что необходимо сделать.
Во-первых, он разгадает тайну миньонетки, отправившись на ее родную планету, о которой рассказал, получив за это гранат, Первоцвет. Миньон — запретная планета, местоположение которой, как и Хтона, хранилось в тайне — из-за ее смертоносных жителей. Нет — они были людьми, но генная инженерия вызвала непонятные процессы в раковине человеческого тела и сделала их менее похожими на основу вида, чем многие нечеловеческие расы. Нет, Первоцвет утверждал, что не знает, что случилось с ее обитателями, и вдруг ушел, как будто расспросы Атона вызывали у него отвращение. Больше Первоцвет с Атоном не разговаривал; и никто не разговаривал, кроме немногословного Старшого да Гранатки. Но ведь сам-то он не с Миньона. Он только хотел знать. Что в нем отталкивало этих грубых заключенных?
Почему он убил камнетеску? Это Злоба нуждалась в убийстве. Он — враг миньонетки, и больше ничей. Не считая этой страсти, он наделен свободой воли.
«И каждый в тюрьме самого себя почти убежден в свободе», сказал древний поэт Оден в памятных глубинах ДЗЛ, которая сейчас хранится у Гранатки. «Почти убежден!»
Наконец Атон достиг почти самой вершины. Бесконечные туннели ждали его в двадцати метрах внизу и, кажется, ждали тщетно. Еще полтора метра вверх, и солнечный свет захлестнул его лицо, солнечный свет вперемежку с льющейся водой. Зеленый свет исчез, не в силах встретиться лицом к лицу с солнцем: оно было ярче, намного ярче, чем за всю его жизнь — в любом из обитаемых миров.
Окажется ли он беспомощным перед сиянием свободы? Атон ждал, всматриваясь в него, заставляя свои глаза привыкнуть прежде, чем двинуться дальше.
Его голова поднялась над краем, и всего в полуметре от себя он увидел поверхность планеты. Жерло пещеры совпадало со сверкавшей поверхностью воды, засасывая ее вниз. В ней отражалось дерево — пальма. Запах свежего воздуха буйно бил в нос.