Аврелий мог поработать еще года три и прожить пять. Говорил он медленно и быстро уставал. От него осталась лишь скорлупа былой молодости. Хвеи подпускали его, но без радости; слишком много болота проникло в него, анафема для нежных цветов. Он был изможден: казалось, плоти между висящей кожей и хрупкими костями почти не было.
— Атон, — произнес изношенный человек. — Скоро…
Атон стоял рядом с отцом, не ожидая никакого удовольствия от разговора, но понимая, что тот должен произойти. В их отношениях было много печального, и каждый видел печаль в другом, понимая, что она еще не достигла надира. Они влачили общий крест и не могли сбросить его до самой смерти.
— Скоро ты будешь выращивать хвеи сам, — сказал Аврелий со всей убежденностью, на какую был способен, жалкий в ее подразумеваемой сомнительности. — Скоро тебе придется взять себе жену.
Вот оно — условие, которого Атон боялся. Хвееводство было не единственным занятием. Смерть дочери Десятых, жены Аврелия, повредила посевам Пятых, и лишь стремительный успех Атона предотвратил бы их полную гибель. Для хвей необходим устойчивый душевный климат, а здесь его не было. Успешное хозяйство велось семьей, и браки очень тщательно обдумывались. Вопрос был слишком важным, чтобы доверять его решение незрелой молодежи.
— Кто она?
Аврелий улыбнулся, восприняв вопрос как знак согласия.
— Третья дочь старшего Четвертого, — ответил он.
Четвертый, старший. В самом деле, удачный брак. Аврелию есть чем гордиться. Обладатели Первых фамилий предпочитали иметь сыновей для продолжения рода, но опекали дочерей, стараясь выдать их замуж как можно выгоднее. Бывали случаи, когда высокородные дочери вообще отказывались вступить в брак, только бы не уронить положения. Ранг Пятых был благоприятным, но большинство дочерей на выданье было ниже их, а выше — считанные единицы. Необходимы были сложные переговоры.
Понимая, что его возражение ни к чему не приведет, Атон почувствовал внезапную боль. Иномиряне считали Династии Хвеи равнодушным и холодными, и отчасти так оно и было, но в пределы формальной структуры человеческие связи оказывались очень крепкими. Атон очень редко говорил с отцом, и отношения между ними были необычны даже для их уклада жизни, но его ничуть не удивило, что Аврелий потратил много усилий на устроение выгодного брака для своего сына. Род не должен утратить своей славы, и Атон — единственный мужчина из Пятых, кто мог ее сохранить.
— Нет.
Аврелий продолжал:
— С хорошей женой хвеи будут у тебя расти. Хозяйство будет процветать…
Он прервался. Ответ Атона дошел до него. Он закрыл усталые глаза, отгораживаясь от боли.
— Я должен взять другую, — заявил Атон.
Старик не пытался спорить в открытую.
— Она сильная и красивая, — сказал он. — Я видел ее. На всей Хвее нет пары лучше вас. Она ничуть не похожа на… опустившихся нерях из последних Династий. Ты бы… ее полюбил.
Атон опустил голову, стыдясь за себя и за отца. Аврелий никогда в жизни не унижался до просьбы, но сейчас, похоже, был к этому близок.
— Она — песня, прерванная песня в лесу, — сказал Атон, пытаясь объяснить то, что объяснить невозможно. Неужели он боялся связи с местной девушкой? Он тут же отбросил эту мысль. — Она поцеловала меня и подарила мне хвею, я не могу любить другую.
Аврелий застыл. До этого Атон не говорил ему о лесной нимфе. Брачные обряды среди Династий не отрицали необходимости любви; скорее даже настаивали на ней. Ритуал с хвеей ее гарантировал. Атон не мог жениться без отцовского одобрения, но и не обязан был брать женщину, которую не любил.
— Покажи ее мне, — сказал наконец Аврелий. На большее он согласиться не мог. Если бы Атон привел свою нимфу домой, отец ее бы одобрил; если нет, для Атона было делом чести согласиться на выбранную отцом невесту.
Двадцать один год, и музыка, по которой он тосковал, прозвучала вновь. Она была воздушна и призрачна, но достаточно отчетлива для его жаждущего слуха. Атон поспешил к лесу, пересекая поля как можно быстрей, но не причиняя хвеям вреда.
Аврелий помахал ему рукой с соседнего поля. Он был не в силах работать ежедневно, но на этот раз оказался в поле. Он хотел познакомиться с нимфой, и Атон, в сущности, согласился. Сгорая от нетерпения, Атон ждал, пока отец догонит его.
Это была та самая прерванная песня, даже деревья склонявшая своим очарованием. Она разрасталась — лютня и сопрано, — будоража кровь Атона, великим обещанием. На сей раз, на сей раз…
Песня оборвалась.
Атон пробежал мимо колодца, оставив Аврелия позади. Ворвался на поляну.
Слишком поздно. Поляна была пуста.
Атон замер неподвижно, стараясь различить звуки ее ухода, но не услышал ничего, кроме шагов отца. Она ушла.
Задыхаясь и пошатываясь, подошел Аврелий. Его глаза обежали поляну, останавливаясь на пне, земле, деревьях. Он указал рукой.
С одной стороны гнилого пня сухая листва была откинута, обнажив пористую глину. На ней каким-то острым предметом торопливо и коряво были начертаны знаки.
Атон вгляделся.
— З-Л-О-Б-А, — прочитал он по буквам. — Что это значит?
Аврелий опустился на пень, разглядывая загадочные буквы. Его дыхание стало неровным, руки затряслись; Атон с оставшимся без ответа состраданием понял, что быстрая ходьба усилила его лихорадку.
— Я не был уверен, — прошептал Аврелий странным извиняющимся тоном.
Атон вопросительно посмотрел на него.
Аврелий оторвал взгляд от земли и с трудом произнес:
— Это клеймо миньонетки.
Взволнованный и пораженный исчезновением нимфы, Атон взглянул на небо Хвеи. Что ее напугало? Действительно ли она — создание, не предназначенное для глаз скептика?
— Миньонетка?
— Когда человек отправился в космос, он взял с собой свои легенды, — сказал Аврелий. — Как и сам человек, они менялись, но их ассортимент оставался один и тот же. Ты слышал об ужасных тафисах, пожирающих космокорабли без остатка; о ксестских людях-пауках, чьи паутинные картины вызывают обман чувств; о живом аде Хтона, где высшее богатство и ужас творят вечную любовь. А это… легенда о миньонетке. Миньонетка — сирена, бессмертная фея несказанной красоты и величия, способная постичь сокровенную страсть мужчины. Несчастен тот, кто полюбит ее… если можно назвать любовью очарование, вызванное ее прелестью. Говорят… говорят, если мужчина сможет сдержать свои чувства и вырвать ее поцелуй, тогда миньонетка полюбит его — и это страшнейшая судьба из всех.
Столь длинного и искреннего монолога Атон из уст отца еще не слышал.
— Но она была здесь. Это… это неправда.
Аврелий сидел неподвижно, крепко закрыв глаза.
— Нельзя, Атон, относиться к легендам с пренебрежением. Миньонетка была здесь. Злоба… она приходила за тобой…
— Благодарю, — раздраженно оборвал его Атон. — Этот дух, этот призрак, этот миф приходил забрать маленького мальчика, который верит, в него…
— Попытайся понять, сынок…
— Я все понимаю! Здесь была девушка, да… девушка, играющая в свои игры, разукрашенная и артистичная, готовая очаровать сельского мальчишку простака…
— Нет, Атон. Должен тебе сказать, что она…
— К черту твои объяснения! — взорвался Атон, не обращая внимания на боль, исказившую отцовское лицо. — Я не хочу, чтобы ты защищал ни мою глупость, ни похотливые позы какой-то иномирянской сирены. Красивая женщина не сблизится с невинным деревенским мальчишкой… если, конечно, она не намерена завлечь его и посмеяться над его телячьей наивностью и неопытностью…