Николай в испуге замахал руками.
— Нет, что ты, не надо!!!
— Зассал, — удовлетворённо заметила Бестия, — а напрасно. Нечего было бояться, ничего бы ты там не увидел. Нет у нас первичных половых, а вторичных — там паче.
— Я не это имел в виду, — смутился Николай.
— А что же?
— Ну, не знаю. Какую-то женскую инициацию, когда девочка-бесёнок кончается и начинается женщина-бесовка. У вас же есть что-то подобное?
Бестия презрительно дёрнула плечом.
— Зачем? Это людям надо, чтобы кто-то взрослый тряхнул за шиворот и сказал: «Всё, детство закончилось, ты уже не мальчик, ты мужчина; иди работать или воевать». А нам это не нужно, мы сами всё про себя знаем.
— И что ты про себя знаешь? — спросил Николай.
— Что я ещё подросток. По нашим меркам, конечно.
Николай задумчиво почесал бороду.
— А скажи, подросток, после твоего бывшего…
— Мартина?
— Да, его самого. После него у тебя кто-нибудь был?
— Барышням таких вопросов не задают!
— А серьёзно?
Чертовка нахмурилась.
— Почему ты об этом спрашиваешь?
— А сама не догадываешься? Сложи два и два, построй логическую цепочку. Тридцатые годы — Хайдеггер — ты — прорыв хтони. А теперь: наше время — я — ты — прорыв хтони. Похоже?
7
Чертовка соскочила с подлокотника и возмущенно уставилась на Николая.
— Ты на что намекаешь, патлатый?! Хочешь сказать, что я тут как-то замешана? Да я по жизни пацифистка, мне война как крест в горле! Это ты — солдат Светлого воинства, а я — мирный обыватель, мирняк, как у вас говорят. Мне разборки Князей глубоко фиолетовы, я могла бы и дальше с тобой дружить, если бы ты был, как я, гражданским. Но ты же солдафон, ты сам всё порушишь, сам со мной порвёшь. И ты же меня ещё в чём-то обвиняешь!
— Почему это я сам всё порушу? — спросил Николай, ошарашенный столь мощным отпором.
Чертовка пожала плечами.
— Ты же бывший офицер, должен знать, как работает военная пропаганда. Тебе промоют мозг, убедят, что хороших чертей не бывает, что все черти — враги, подлежащие немедленному уничтожению. А во время войны любой контакт с врагом — предательство, причём, даже не Родины, но всего человечества. Ты готов к тому, что тебя объявят предателем?
— Но нет же ещё никакой войны, — возразил Николай.
Бестия посмотрела на него с нескрываемым сожалением.
— Поп, ты же не совсем тупой. Ты же видел — хтонь прорвалась. Значит, война неизбежна.
— Потому что пропаганда уже опустилась до людоедства? — спросил Николай, вспомнив подпись под фотографией.
— Если бы. Воевать будут, потому что Чёрный Князь искусственно изменил процентное распределение греховности. Экономические интересы, ничего личного. Хотя обе стороны, конечно, обставят это как войну за свои идеалы.
— А как же иначе? — удивился Николай. — Война с адом — святое дело! За веру, за принципы. Зло должно быть повержено. А инферно — зло.
— Ну да, конечно, — кивнула Бестия, — если речь о людях, то коллективная ответственность — это нацизм и мракобесие. А если о чертях — то пожалуйста, чеши всех под одну гребёнку! А мы, между прочим, все разные, как и люди. Это тебе в голову не приходило? Я что, по-твоему — великое зло? Так давай, замочи меня! Где твоя святая вода?
— Ты нет, — смутился Николай, — наверное, нет.
Чертовка презрительно скривила мордочку.
— Знаешь, на кого ты сейчас похож? На черносотенца, заявляющего: «Я не антисемит, у меня даже есть друзья-евреи».
— Ну извини, — сказал Николай. — Мне нужно время, чтобы во всём разобраться. Всё слишком сложно.
— А никто и не обещал, что будет просто, — фыркнула Бестия.
Николай надолго задумался. Потом сказал:
— И всё-таки, по поводу Хайдеггера — объясни как-нибудь эти аналогии. Согласись, на случайное совпадение это не очень похоже.
Чертовка взмахнула лапками.
— Да не знаю я! Это как-то само выходит, тянет меня к людям. Возможно, неосознанно хочу что-то изменить. Вот только в мужчинах я так и не научилась разбираться. С Мартином ничего не получилось, уж на что умный был мужик. Да и с тобой вряд ли что-то выйдет. Ты ведь даже на миг не допустил мысли, что можешь остаться гражданским — то есть, что мы можем остаться друзьями. Ты воин; знаешь, что тебя призовут, промоют мозг военной пропагандой и кинут в самое пекло. А я буду сидеть на жопе ровно и вспоминать наши разговоры. Тоска…