Мигель де Унамуно
Хуан Мансо
Рассказ о мертвых
Рассказывают так.
Жил-был на этой грешной земле Хуан Мансо,[1] благословенный богом человек, тихоня, который за всю свою жизнь мухи не обидел. В детстве, когда его товарищи играли в осла, ослом был он; позже он стал наперсником своих влюбленных приятелей и они поверяли ему свои тайны, а когда он достиг зрелого возраста, знакомые встречали его нежным: «Прощай, Хуанито!»
Его высшим и неизменным принципом был принцип: «Мое дело сторона». Он старался не компрометировать себя и всему на свете предпочитал одно — греться на солнышке.
Он питал отвращение к политике, ненавидел дела, отвергал все то, что могло бы нарушить покой его души.
Он жил на ничтожную ренту, которую тратил без остатка, сохраняя нетронутым капитал. Был довольно набожным, никому не противоречил и, так как обо всех на свете думал плохо, говорил обо всех хорошо.
Если с ним заговаривали о политике, он отвечал:
— Я ведь никто — так, скромная пешечка; для меня все равно — что король, что ладья; я бедный грешник, я только и думаю, как бы жить со всеми в мире.
Однако смирение не спасло его, и в конце концов он умер. Пожалуй, это был единственный компрометирующий его поступок. Другого он не совершил за всю свою жизнь.
Ангел, вооруженный огненным мечом, занимался распределением душ, направляя каждую куда следовало. Руководствовался он при этом списком добродетелей и пороков, составленным на каждого умершего в регистрационном пункте, или таможне: через это учреждение проходили все души, отлетевшие от мира. Там, за столом, напоминавшим столы избирательных участков, ангелы и черти в добром согласии проверяли у бывших смертных документы, следя за тем, чтобы все бумага были в полном порядке.
Вход в регистрационный пункт напоминал кассу цирка в день самой грандиозной корриды. Тут была такая толчея, такая сутолока, и все так торопились узнать свою судьбу на веки веков, и была при этом такая неразбериха — ведь проклятия, мольбы, оскорбления и извинения выкрикивались на доброй тысяче языков, наречий и диалектов, — что Хуан Мансо сказал самому себе:
«Кто заставляет меня связываться с этими скандалистами? Здесь, должно быть, одни грубияны».
Он пробормотал это себе под нос, чтобы никто не услышал.
Но случилось так, что ангел с этим проклятым огненным мечом обратил па него внимание, и таким образом Хуан Мансо смог попасть на дорогу, ведущую в рай.
Шел он тихонечко-тихонечко. Время от времени мимо него проходили группы ликующих душ. Они пели литании и танцевали. Некоторые проделывали все это с излишним рвением, что показалось Хуану Мансо малоприличным для будущих обитателей страны блаженных.
Когда он подошел к месту, где дорога поднималась вверх, он увидел длинную очередь людей, стоявших вдоль стен рая. Несколько ангелов, подобно полицейским на земле, следили за порядком.
Хуан Мансо пристроился в самом хвосте этой очереди. Скоро сюда прибыл один смиренный францисканец и умудрился так разжалобить нашего тихоню, такие убедительные доводы приводил, доказывая, что ему необходимо как можно скорее попасть в рай, что наш Хуан Мансо уступил ему свое место, говоря себе:
«Хорошо стать друзьями в преддверии райского блаженства».
Потом пришел еще один, и, хотя он уже не был францисканцем, он но хотел отстать от святого отца; Хуан Мансо внял и его просьбе.
В общем, не было ни одной благочестивой души, которая не перехватила бы места у нашего тихони. Слава о кротости его переходила из уст в уста и, как на крыльях, облетела всю очередь, Стало традицией рассказывать о добродетелях Хуана Мансо непрерывному потоку предвкушающих свое блаженство душ. О, Хуан Мансо, раб доброй славы своей!
Хуану Мансо казалось, что прошли уже целые века, а он еще стоял в очереди. Да, пожалуй, именно столько времени и нужно было, чтобы наш ягненок потерял терпение. Наконец однажды он столкнулся с неким святым и ученым епископом, оказавшимся праправнуком одного из братьев Мансо. Хуан Мансо изложил свои жалобы праправнучатному племяннику, и святой и ученый епископ обещал прапрадяде вступиться за него перед вседержителем. Взамен этого обещания Хуан уступил свое место многоученому святому епископу.
Вошел епископ в рай и, будучи человеком долга, прямехонько направился засвидетельствовать свое почтение предвечному отцу. Когда он закончил небольшую речь, которой всемогущий внимал довольно рассеянно, то услышал: