Как это – остаться без Коласа? Как это – он умрет или исчезнет? Что он хочет сказать? Тут Хуан-Тигр открыл глаза – два пылающих угля, которые тотчас же и угасли, будто их залили водой. Открыл он и рот, подобный мрачой пещере – обители гробового молчания, сковавшего сердце и разум Хуана-Тигра. С его уст слетело даже не слово – лишь отзвук:
– Один?
– Никто над собой не властен, – продолжал размышлять Колас. – Каждый идет куда его ведет судьба. Сопротивляться бесполезно: я – фаталист.
– Но а я-то нет, черт побери! – воскликнул Хуан-Тигр, внезапно обретя дар речи. Топнув изо всех сил по дощатому полу, он будто бы испробовал его на прочность, чтобы чувствовать себя еще увереннее. Когда речь заходила о том, что было для него самым важным – о чувстве долга, Хуан-Тигр сразу же становился самим собой – человеком, который отдает себе отчет во всем. – Если так рассуждать, то любая измена, любое предательство и преступление уже не грех и не обман! Это что же получается: все мерзавцы могут уже не отвечать за свои поступки? Нет, нет и еще раз нет. Виновный должен быть наказан. А твой грех называется неблагодарностью.
– Ах, если бы преступления и наказания были как костюмы, которые можно то снимать, то надевать! «Надеваю на тебя покаянное рубище и тем самым снимаю с тебя всякую вину…» Какая чушь! Если бы наказанием мы очищались от греха или по крайней мере исправлялись… Неблагодарность… Неблагодарность… Уж если на то пошло, то я жертва.
– Ты жертва? Да чья это ты жертва? Уж я ли тебя не лелею, уж я ли тебя не берегу как зеницу ока?
– Я не вас имел в виду. Мне не на что жаловаться, но есть за что благодарить, и благодарить бесконечно. Если же говорить о сыновней любви, то уверен: даже и самый преданный сын не любит своего отца больше, чем я вас, хоть я вам и не сын.
И, помолчав, Колас снова вернулся к прежней теме, к началу разговора. Тихо, словно откликаясь эхом на сказанные раньше слова, он произнес:
– И все-таки подумайте о том, что я вам сказал.
В этот вечер Хуан-Тигр не пошел играть в карты. Ему все никак не удавалось заснуть. Обуреваемый противоречивыми мыслями и чувствами, клубившимися в его беспокойном воображении, он ворочался с боку на бок на своей убогой койке. Сбитый с толку, Хуан-Тигр, пытаясь убежать от одной тягостной мысли, поворачивался к ней спиной – и тут же наталкивался на другую, не менее ужасную и отвратительную. Со всех сторон осаждали его душу тревоги и волнения, которые долгое время покорно томились в вынужденном молчании, но вдруг нежданно-негаданно взбунтовались и заговорили разом.
«Хоть я вам и не сын», – сказал ему Колас, и столько было в этих словах смысла! Хуан-Тигр души не чаял в своем племяннике. Но чем больше он его любил, тем острее ощущал, что в глубине души существует пустота, которую ничем не заполнить, и что его мучает жажда, которую ничем не утолить. Можно подумать, что любовь к Коласу не имеет под собой никакой основы. Так дом, строящийся без фундамента, тем скорее рухнет, чем больше у него этажей. И эта внутренняя пустота, эта непрочность жизненной основы объяснялась не чем иным, как необходимостью и невысказанным желанием иметь собственного ребенка, плоть от плоти своей. Провидица донья Илюминада называла Коласа «сыном ветра». Сын ветра… Настанет злосчастный день, как предсказывает Колас, когда ветер предъявит свои отцовские права и юноша исчезнет навсегда. Не отдавая себе в том отчета, Хуан-Тигр всем сердцем жаждал иметь собственного ребенка, но таившийся под личиной ненависти страх перед женщиной, которая представлялась ему в бесовском обличье змеи-искусительницы, сделал свое дело, и Хуан отказался от настоящего отцовства в пользу отцовства мнимого. Конечно ни один отец не сделал бы для своего сына больше, чем Хуан-Тигр – для Коласа. Но почему же он это делал? Из малодушия, из страха остаться в одиночестве, то есть из эгоизма. Может быть, Колас не вернул ему долг благодарности? Да нет: все те вкусные, ароматные и пикантные пряности, которыми Хуан-Тигр приправлял скудную и скучную трапезу повседневности, поставлял ему именно Колас, дикий кустарник, пересаженный в мрачную теснину его дома. Стало быть, юноша уже отплатил сполна Хуану-Тигру за все его заботы. Да разве Колас хоть что-нибудь ему должен? Молодой человек даже и не приходился ему племянником, хотя об этом никто и не подозревал – ни сам Колас, ни соседи. Вот разве что прозорливая донья Илюминада, обитающая в вечном полумраке на границе двух миров, о чем-нибудь и догадывалась. Колас – удивительное дело! – родился свободным, как ветер, у самого неба, в горной глуши Траспеньяса. Он был сыном природы – плодом мимолетной и безответственной любви: так и не удалось узнать, кто же на самом деле был его отцом. Может статься, дикая свобода оказалась бы для Коласа лучшей воспитательницей, чем город. А вот Хуан-Тигр, упорствуя, хотел-таки удержать своего приемыша в неволе. Но разве можно приручить орла, заперев его на чердаке? Разве можно спрятать ураган в бурдюке? Да, ветви держатся на стволе, но ведь ни Хуан-Тигр не был деревом, ни Колас – его отпрыском…