Генерал и его сын были несказанно удивлены, когда некоторое время спустя к ним поступил пакет от Окампо, адресованный «лисенсиату дону Бенито Хуаресу»- Неужели этот старательный индеец и есть тот самый знаменитый дон Бенито Хуарес, бывший губернатор Оахаки, которого так ненавидел Санта-Анна?
Последовала новая беседа полковника с Хуаресом.
— Здесь имеется пакет, адресованный, судя по всему, вам. Разве вы лисенсиат?
— Да, сеньор.
— Значит, вы бывший губернатор Оахаки?
— Да, сеньор.
— Почему же вы мне не сообщили об этом сразу?
— Зачем? Мое прошлое в данном случае не имеет никакого значения.
Этот эпизод, рассказанный впоследствии самим полковником Дьего Альваресом в своих воспоминаниях, весьма типичен для Хуареса. Но в данном случае Хуаресом двигало не только характерное для него чувство скромности, но и опасение, что его ученый титул лисенсиата и слава бывшего губернатора могут в какой-то степени стеснить главнокомандующего, старого партизана, не особенно доверявшего профессиональным политикам. Опасения Хуареса оказались напрасными. Хуан Альварес, узнав подлинное лицо своего писца, не преминул его назначить своим секретарем и политическим советником.
Назначение было весьма своевременным, ибо Альварес действительно нуждался в толковых советах при сложности политических событий в Мексике. Пятнадцать дней спустя после прибытия Хуареса в штаб Альвареса его «светлейшее высочество» Санта-Анна бежал из столицы в Веракрус. По дороге он отрекся от своего титула, назначив преемником одного из своих дружков, генерала Карреру. Вскоре он покинул Мексику, направившись в Венесуэлу, где приобрел заблаговременно крупное поместье. Каррера же высказался в поддержку «плана Аютли» и обратился к Альваресу с предложением о сотрудничестве. Он даже назначил Хуареса губернатором Оахаки. Но Хуарес с негодованием отверг назначение и предупредил главнокомандующего, что Каррера и другие приближенные узурпатора «решили примкнуть к революции с тем, чтобы погубить ее, спасти свои должности и избежать наказания за свои преступления. Они рассчитывают воспользоваться жертвами патриотов, которые боролись за освобождение своей родины от клерикальной и военной тирании, возглавляемой доном Антонио Лопес-де-Санта-Анной». Генерал Альварес последовал совету Хуареса, потребовав немедленной отставки Карреры и направился во главе Армии восстановления свободы, состоявшей в основном из индейских партизанских отрядов, к столице.
Против Карреры выступило и трудящееся население Мехико. Противники узурпатора напали на его дворец, сожгли кареты бежавшего диктатора, а останки его ноги изъяли из кафедрального собора и выбросили на помойную яму. Походя были разгромлены редакции консервативных газет. Каррера бросил армейские части на подавление беспорядков. Но армия уже ему не повиновалась, и он бежал из столицы вслед за своим покровителем Санта-Анной.
По мере приближения Альвареса к Мехико на его сторону переходили все новые и новые провинции. В начале октября в городе Куэрнаваке, на подступах к столице, Альварес по совету Хуареса созвал хунту представителей всех штатов, поручив ей избрать временного президента. Большинство членов хунты принадлежало к левым либералам. Ее председателем был назначен старый либеральный каудильо Валентин Гомес Фариас, а секретарем — Хуарес, он же представлял в хунте свой родной штат Оахака. В хунту вошел также возвратившийся из США Мельчор Окампо и другие активные борцы против режима Санта-Анны. Хунта единогласно избрала временным президентом республики генерала Хуана Альвареса, который образовал правительство из четырех человек в составе: Мельчора Окампо — министра внутренних и иностранных дел, Игнасио Комонфорта — военного министра, Гильермо Прието — министра финансов, и Бенито Хуареса — министра юстиции, церковных дел и народного образования. Впервые в Мексике главой государства и министром кабинета стали индейцы.
Новое правительство созвало учредительное собрание. Избирательный закон, автором которого был Хуарес, впервые в истории республики лишал духовенство избирательных прав и представительства в выборных органах. «Печальный опыт убедил нас, — писал по этому поводу Хуарес в своих воспоминаниях, — что духовенство из-за невежества или из хитрости считало себя в конгрессах представляющим только свой собственный класс и противилось принятию любых мероприятий, направленных на искоренение несправедливостей и благоприятствующих рядовым мексиканцам. В этих условиях интересы общественного блага требовали лишить духовенство избирательных прав».
Хуарес пошел еще дальше. Он подготовил закон о судопроизводстве, носящий его имя, лишавший духовенство и офицерский корпус «фуэрос» — особых прав и привилегий, которыми они пользовались с колониальных времен. Закон упразднял специальные церковные и военные суды и обязывал духовенство и офицеров платить государственные налоги наравне со всеми гражданами. При поддержке Альвареса этот закон был одобрен правительством. 25 ноября 1855 года, пять дней спустя после своего вступления в Мехико, новое правительство устроило чистку офицерского корпуса, уволив из него 800 генералов и офицеров, наиболее отъявленных реакционеров, которые были отданы под надзор полиции. В противовес прежней преторианской армии правительство приступило к формированию Национальной гвардии из плебейских элементов во главе с деятелями левого крыла либеральной партии.
Крупная буржуазия, помещики, церковники и реакционное офицерство, не располагая силами для открытого выступления против правительства, делали ставку на его наименее стойкого члена — Игнасио Комонфорта, придерживавшегося умеренных взглядов и выступавшего против реформистских устремлений Хуареса и других левых либералов. Реакция, в совершенстве владевшая искусством пленения колеблющихся, нестойких, тщеславных, падких на лесть и деньги элементов, стала обхаживать и превозносить до небес Комонфорта, толкая его на смещение Альвареса под предлогом, что именно он, Комонфорт, а не Альварес, неотесанный и безграмотный индеец, является подлинным лидером движения, свергнувшего Санта-Анну. Одновременно они направили свой огонь и против другого индейца — Хуареса. Церковная иерархия объявила его еретиком и пригрозила предать анафеме всех, кто подчинится закону, носившему его имя.
Маневры реакции имели успех. Комонфорт поддался влиянию врагов правительства и стал оказывать все большее сопротивление осуществлению прогрессивной программы левых либералов. Правительство было вынуждено уйти в отставку. Альварес отставки министров не принял. Однако вспыльчивый Окампо отказался вернуться в правительство, в котором остались Комонфорт, Прието и Хуарес. «Меня, — вспоминал впоследствии Хуарес, — заставила остаться на своем посту надежда, что, пребывая в правительстве, я буду иметь возможность осуществить одну из многих реформ, способствующих улучшению условий общества, оправдав таким образом жертвы, которые принес народ, свергнув угнетавшую его тиранию». Хуарес стремился, как он писал, к осуществлению реформ во всех областях общественной жизни, справедливо считая, что свержение Санта-Анны и приход к власти правительства Альвареса, не связанного какими-либо обязательствами с эксплуататорскими классами, создавали предпосылки для реализации «социальной революции».
Хуарес и его единомышленники мыслили эту «социальную революцию» как серию реформ, ограничивающих права духовенства, военной касты, латифундистов, предоставляющих демократические права мексиканскому народу, способствующих развитию просвещения и культуры. Такие реформы главным образом благоприятствовали буржуазии, ибо, порывая с феодальными пережитками, они открывали путь для капиталистического развития страны. Однако Хуарес вряд ли отдавал себе в этом отчет. Он считал, что действует в интересах всего мексиканского народа, в первую очередь его неимущих классов. В его выступлениях мы ни разу не встретим слово «буржуазия» или «капиталистический путь развития». Если бы он оперировал тогда такими терминами, то, возможно, имущие классы, в частности крупная буржуазия, не относилась бы кнему с таким недоверием и даже ненавистью, считая его чуть ли не разрушителем социального порядка, основанного на классовом угнетении. Ему оказывали поддержку только наиболее просвещенная и патриотическая часть национальной буржуазии и народные массы, к солидарности которых он всегда обращался.