Лоренсез был вынужден молча глотнуть и эту горькую пилюлю, превращавшую его и его воинство в посмешище всей страны.
Зато он счел возможным ответить на другое послание, которое ему направил Сарагоса 12 июля. Мексиканский генерал писал своему противнику: «У меня имеются основания считать, что Вы, и офицеры, и командиры дивизии, находящейся под Вашим командованием, направили императору протест против поведения министра де Салиньи, завлекшего Вас обманом в поход против народа, который был до этого лучшим другом Франции». Сарагоса предлагал Лоренсезу почетную капитуляцию и помощь в эвакуации французских войск.
Лоренсез ответил, что, не располагая политическими полномочиями, которыми его правительство наделило господина де Салиньи, он не имеет возможности вступить в переговоры по поводу предложения генерала Сарагосы. Только министр Франции уполномочен получать такого рода сообщения.
Сарагоса вместо того чтобы обратиться к де Салиньи, попытался взять Орисабу. Но хотя это ему и не удалось, испуг Лоренсеза отнюдь не прошел. «Хозяин Мексики» твердо решил дальше Орисабы не ступать ни шагу, пока его войска своей численностью не будут превосходить мексиканцев по крайней мере раза в три. У страха глаза велики…
В эти трудные месяцы для его родины Хуарес, как обычно, являлся ежедневно в 9 часов утра в президентский дворец, неизменно одетый в черный сюртук, спокойный, немногословный, приветливый — Невозмутимый, как его стали называть поклонники и друзья.
Большую часть суток он проводил в своем рабочем кабинете, председательствовал на заседаниях кабинета министров, писал приказы, слал послания, принимал посетителей, читал донесения и доклады, готовил законы. Когда работал конгресс, президент присутствовал на его заседаниях, выступал с отчетами, принимал участие в прениях. «Маленький индеец» работал не щадя себя, без шума, без суеты, на виду у всех, подавая своим поведением пример другим.
Были ли у него тогда какие-либо увлечения, кроме работы и чтения? Если были, современники их не замечали. Освободившись от государственных забот, Хуарес спешил домой, к своей жене Маргарите и детям, которые, судя по всему, были в это беспокойное время его единственной отрадой.
В июле 1862 года семью Хуареса дважды посетила смерть: умерла его малолетняя дочь Амада — Любимая, и умер проживавший в Оахаке тесть — дон Антонио Maca, который много лет тому назад приютил безвестного индейского мальчика, спустившегося с гор в поисках знаний.
Сколько воды утекло с тех пор, сколько событий произошло, как изменилась за эти годы Мексика. Теперь она независимая страна и, чтобы сохранить свою независимость, готова дорого заплатить. Сегодня ее возглавляют не бывшие слуги испанских колонизаторов, какими были Итурбиде и Санта-Анна, а люди из народа — такие, как Сарагоса, такие, как он сам, дон Бенито Хуарес, индеец из горного селения Сан-Пабло-Гелатао. Это они отвоевали для народа свою родную Мексику у тех, кто унижал и предавал ее, у тех, кто торговал ею. И это они будут защищать и оберегать ее от врагов внутренних и внешних…
РЕВАНШ
Весть о позорном поражении французов при Пуэбле и их отступлении в Орисабу вызвала в Париже смятение. Бонапартистам казалось невероятным, что французские войска, прославившие себя на полях сражений в Европе, Азии и Африке, постыдно бежали перед каким-то сбродом из креолов и индейцев. Сразу возникал вопрос: а что подумают в Европе по поводу этого позорища? Ведь если мексиканцы одолели французов, то их могут одолеть с еще большим основанием англичане или еще хуже — пруссаки.
Обывательское возмущение нагнетала «патриотическая» печать, находившаяся в руках финансовых магнатов, наживавшихся на военном ажиотаже. Газеты кричали о поруганном национальном достоинстве и требовали мщения: посылки в Мексику нового пушечного мяса. Мексика, писали пираты пера, должна быть завоевана, ибо того требует честь Франции! О долгах Мексики спекулянту Жеккеру, из-за которых разгорелся весь сыр-бор, уже никто не вспоминал. Теперь в качестве главного обвинения против мексиканцев выдвигалось то, что они нанесли «оскорбление» чести Франции, опозорили ее флаг, заставив ее генерала и солдат бежать с поля боя.
Это была официальная интерпретация мексиканских событий, пущенная в ход самим Луи Бонапартом. Стараясь ободрить перепуганного Лоренсеза, император писал ему 15 июня: «Таковы превратности войны, временные неудачи подчас затемняют блестящие триумфы, но не следует падать духом. Затронута национальная честь, и Вы получите все необходимые подкрепления. Сообщите Вашим войскам мое полное удовлетворение проявленными ими мужеством и стойкостью в борьбе с невзгодами и трудностями. Чем дальше они находятся от Франции, тем больше я о них забочусь. Я одобрил Ваше поведение, хотя, кажется, не все его донимают».
Но милость императора недолговечна. Подоспели депеши де Салиньи, в которых Лоренсез был измаран черной краской, да и новые сообщения самого Лоренсеза, в которых он сообщал, что, по его убеждению, бонапартовская затея завоевания Мексики обречена на провал. «Более чем когда-либо мы должны убедиться в том, — писал Лоренсез, — что здесь у нас нет сторонников. Умеренной партии не существует, реакционная партия дышит на ладан, да к тому же ее ненавидят… Никто здесь, даже реакционеры, не хочет монархии. Все мексиканцы воодушевлены либеральными идеями самого радикального свойства и предпочтут монархии поглощении их страны американцами». Монархию, утверждал прозревший после поражения Лоренсез, можно навязать Мексике только французскими штыками и уж, во всяком случае, не с помощью таких банкротов, как Альмонте, или интриганов, как де Салиньи.
Пессимистические прогнозы Лоренсеза, которыми он пытался оправдать свое поражение и бессилие, пришлись не по вкусу императору. В ответ на свои стенания несостоявшийся «хозяин Мексики» получил вскоре депешу за подписью военного министра следующего содержания: «Император восторгается мужеством, проявленным войсками при штурме Пуэблы, однако его величество не считает атаку хорошо организованной: артиллерии не следовало начинать обстрел фортификаций с дистанции двух тысяч пятисот метров. Император рекомендует Вам поддерживать хорошие отношения с господином де Салиньи, а также с генералом Альмонте и другими мексиканскими руководителями, которые присоединятся к нам. Вскоре верховное командование примет генерал Форей; между тем ограничьте Вашу деятельность защитой укреплений и пополнением ресурсов».
Теперь де Салиньи мог ликовать, а генерал Лоренсез готовиться к возвращению во Францию.
Однако кем был новый французский кандидат в мексиканские вице-короли? Эли Фредерик Форей считался боевым генералом, он участвовал в крымской и итальянской кампаниях и хотя особыми талантами не блистал, но военное дело знал основательно. О нем говорили, что он не любил риска, осторожничал. Если же ввязывался в сражение, то уж со всеми шансами одержать победу. Его повелитель надеялся, что Форей не допустит нового позора, подобного поражению при Пуэбле, и реабилитирует подмоченную репутацию французского оружия.
Но Луи Бонапарт не только назначил нового командующего. В июне 1862 года законодательный корпус, послушный воле императора, выделил добавочные 15 миллионов франков на мексиканскую экспедицию, численный состав которой предполагалось увеличить в несколько раз.
Эти мероприятия, несмотря на псевдопатриотическую свистопляску, инсценированную правительством в печати и в законодательном корпусе, не вызвали энтузиазма среди широких слоев французского населения. Конфиденциальные полицейские рапорты с редким единодушием отмечали, что по господствующему мнению мексиканская экспедиция представляется рядовому французу рискованным предприятием, которое не принесет ни выгоды, ни славы. Некоторые называли ее даже «Московской кампанией второй империи».
Пораженческие настроения, особенно широко распространенные в провинциях, только подхлестывали императора к расширению мексиканской авантюры. Как и всякий зарвавшийся игрок, он надеялся, что сможет отыграться, взять реванш и таким образом поправить свои дела.