В Париже со вздохом облегчения узнали о взятии Пуэблы. Луи Бонапарт отпраздновал сомнительную победу его войск в Мексике торжественными парадами, артиллерийскими салютами, фейерверками. Казенный восторг не мог скрыть от мирового общественного мнения, какой ценой далась победа императору французов. «Взятие Пуэблы, — не без иронии писал петербургский журнал «Русское слово», — одно из самых блистательных военных действий империи, подвиг, впрочем, тем более драгоценный, чем дороже он обошелся французам… Каждую церковь должно было взять приступом; каждая отдельная куча домов превращена была в крепость, которую жители — и мужчины, и женщины, и девушки, и мальчики защищали сами, вместе с солдатами. Пришлось пушечными ядрами пробивать стены домов и сапом прокладывать подземные ходы… Надо было штыком прокладывать себе дорогу в эти жилища. Год назад генерал де Лоренсез воображал, что будет здесь встречен с восторгом и что из этих самых окон, откуда теперь раздавались ружейные выстрелы, дети будут бросать ему букеты. Он надеялся увидеть здесь улицы, покрытые цветами, и восхитительную улыбку прелестных мексиканок. Как иногда люди ошибаются!»
Впрочем, сами французы, участники штурма Пуэблы, были невысокого мнения о достигнутой ими победе: «Император, — сообщал в Париж своим родным капитан Луазильон, — начал плохо, поддерживая обанкротившуюся и отвергнутую населением партию, и самое убедительное тому доказательство — поведение народа: в Пуэбле, городе-страдальце, французская армия была встречена населением так же холодно, как и в других местах; в Веракрусе, оккупированном нашими войсками уже два года, торговцы закрыли свои лавки в знак траура, а женщины оделись в черное, когда узнали о падении Пуэблы. И еще хуже, Гонсалес Ортега и три других мексиканских генерала бежали из Орисабы. Арестованы три француза, оказавшие им помощь в побеге…»
Капитан Луазильон был не точен: из 20 пленных генералов бежало не 4, а 7, в их числе Порфирио Диас и Берриосабаль; из 303 высших офицеров бежало 193; из 1179 младших офицеров — 772. Бежала и значительная часть пленных солдат. Оставшиеся в плену генералы были высланы во Францию, откуда вскоре скрылись и разными путями вернулись на родину, где, как и остальные бывшие пленники французов, продолжали сражаться с захватчиками. Таким образом, взятие Пуэблы в конечном счете оказалось пирровой победой для французов.
Форей простоял в Пуэбле десять дней, прежде чем собрался с духом и решил продолжать наступление на Мехико, где надеялся разгромить остатки мексиканской армии и закончить свой поход.
Перед Хуаресом стоял выбор: или дать бой французам у стен столицы, или, следуя примеру Кутузова в 1812 году, покинуть ее, перебраться в более отдаленную и недосягаемую для французов местность и оттуда развернуть всенародное партизанское движение против захватчиков, которое в конце концов должно было бы подточить их силы и принести победу мексиканцам.
Вначале Хуарес склонялся к тому, чтобы дать бой французам в столице, превратив ее во вторую Пуэблу. Об этом он заявил нации в манифесте от 20 мая 1863 года. Но выяснив, что в его распоряжении только 12 тысяч плохо вооруженных солдат, в то время как у Форея их имелось вдвое больше, Хуарес решил покинуть столицу и перевести свое правительство в город Сан-Луис-Потоси, расположенный в 360 километрах на северо-западе от Мехико.
31 мая Хуарес выступил на закрытии очередной сессии конгресса с краткой речью. Он выразил твердую уверенность в том, что Мексика, несмотря на потерю Пуэблы, сумеет отстоять свою независимость. Конгресс подтвердил диктаторские полномочия президента на период военных действий против французов и одобрил намерение правительства переехать в Сан-Луис-Потоси. Правительство должна была сопровождать постоянная делегация конгресса, которая как бы являлась его президиумом и была наделена законодательными правами.
В тот же день жители столицы пришли на площадь перед президентским дворцом проститься с Хуаресом. Президент и члены его кабинета вышли на балкон. Под пушечный салют был спущен национальный флаг, развевавшийся над дворцом, и торжественно вручен на хранение президенту. Хуарес поцеловал его, спрятал на груди и воскликнул: «Да здравствует Мексика!» Священный для мексиканцев клич Идальго был подхвачен собравшейся на площади толпой. Никаких речей никто не произносил. Всем было и так ясно, что столицу и страну ждут новые тяжелые и суровые испытания. И все же свидетели этой печальной церемонии надеялись, что еще настанет день, когда этот священный для мексиканцев флаг, на котором орел, символизирующий нацию, раздирает увивающуюся вокруг кактуса змею, будет вновь поднят на президентском дворце его законным хозяином.
Вечером началась эвакуация правительственных учреждений из столицы. Были вывезены национальный архив, государственная казна и другие ценности, оружие, боеприпасы. В городе были оставлены надежные люди для наблюдения за французами и организации диверсий в их тылу.
Глубокой ночью Хуарес и его министры покинули столицу.
Хуареса сопровождала в отдельном экипаже донья Маргарита с детьми и кубинцем Сантасилией, давнишним другом президента по Новому Орлеану. Вот уже несколько месяцев как Сантасилия находился в Мехико, исполняя обязанности секретаря Хуареса и заботливого помощника доньи Маргариты. Сантасилия выполнял эти обязанности с тем большим удовольствием, так как был помолвлен со старшей дочерью Хуареса.
10 июля правительство Хуареса провело заседание в Сан-Луис-Потоси. Оно одобрило «Манифест к соотечественникам», предложенный Хуаресом. В нем определялись дальнейшие задачи борьбы с интервентами. Президент писал в «Манифесте»:
«Враг, концентрируя свои силы в одном месте, будет слаб в других местах; распыляя свои силы, будет слаб всюду. Он будет вынужден признать, что наша страна не сводится к Мехико и Сарагосе; что энергия и жизнь, сознание права и своей собственной силы, любовь к независимости и демократии, благородная гордость, негодующая против подлого захватчика, покусившегося на нашу землю, — что эти чувства свойственны всему мексиканскому народу. Наполеон III рассчитывал, что затеянное им самое большое преступление XIX века получит поддержку молчаливого и порабощенного народа. Но это оказалось вымыслом кучки предателей.
Обманывались французы, думая овладеть нацией под бряцание своего оружия и рассчитывая завершить свое рискованное предприятие, нарушив законы чести и захватив Сарагосу… Льстя себя надеждой, что уже господствуют над страной, они начинают ощущать огромные трудности, вызванные их безумной экспедицией. Если они потратили столько времени, столько средств, пожертвовали столькими жизнями для того, чтобы добиться лишь незначительных преимуществ и потерять честь и славу в сражениях за Пуэблу, то что их ждет, когда восстанет весь наш народ и полем борьбы станет вся паша обширная страна? Разве стал хозяином Испании Наполеон I, овладев Мадридом и другими городами королевства? Покорил ли он Россию, захватив Москву? Разве не изгнали с позором армию агрессоров эти народы? Разве мы не сделали то же самое с реакционной партией, хотя в ее руках и находилась наша древняя столица? И разве мы не свергли власть испанских колонизаторов во всех наших городах?»
Манифест оканчивался призывом к единству всех мексиканцев в борьбе с интервентами за независимость и свободу родины.
Мексика не сдавалась, Мексика продолжала сражаться…
МАКСИМИЛИАН БРОСАЕТ ЖРЕБИИ
2 июня авангард французской армии вошел в столицу, а 10 июня во главе остальных частей в сопровождении Альмонте и де Салиньи вступил в Мехико генерал Форей. В тот же день он хвастливо сообщил Луи Бонапарту, что население столицы встретило его с «энтузиазмом, граничившим с безумием».
Иного мнения был капитан Луазильон. Он писал в Париж: «Только в немногих местах нам аплодировали и бросали цветы, да и то эти редкие демонстрации симпатии были организованы полицией и военным комендантом города. Тем не менее главнокомандующий принял их за чистую монету, тщеславие не позволило ему оценить объективно создавшуюся здесь обстановку».