— Я даже оставил десять долларов горничной, — сказал Джинелли. — Мы возьмем твою машину. Поведу я.
— Где твоя? — Вилли знал, что Джинелли арендовал машину, и теперь запоздало вспомнил, что не слышал, как тот подъехал. Все происходило слишком быстро. Он не успевал идти в ногу с событиями.
— Все в порядке. Я оставил ее в трех милях отсюда и прошелся пешком. Вытащил ротор распределителя и оставил на ветровом стекле записку, что неисправен мотор и что вернусь через несколько часов, на случай, если кого-нибудь начнет разбирать любопытство. Но я так не думаю. Посреди той дороги росла трава, понимаешь?
Мимо проехала машина. Водитель глянул на Вилли и снизил скорость. Джинелли увидел, как он оборачивается и вытягивает шею.
— Пойдем, Вилли. На тебя начинают глазеть. Следующий парень может оказаться слишком разговорчивым.
Час спустя Вилли сидел перед телевизором в номере другого мотеля — обшарпанной маленькой комнатке «Голубой луны» в Норт-Ист Харборе. Они были менее чем в пятнадцати милях от Бар-Харбор, но Джинелли казался доволен. На телеэкране дятел Вуди пытался всучить страховой договор говорящему медведю.
— Все в порядке, — сказал Джинелли. — Дай отдохнуть своей руке, Вильям. Меня не будет весь день.
— Ты собираешься обратно?
— Что, обратно в осиное гнездо, пока осы летают? Только не я, мой друг. Нет, сегодня я поиграю в машины. Сегодня вполне хватит времени устроить вторую фазу. Может, мне и удастся заглянуть к тебе, но на твоем месте я бы на это особенно не рассчитывал.
Вилли не видел Джинелли до десяти часов утра, когда тот объявился, приехав на темно-голубой Шеви Нова, которая, явно, не была арендована у Хертца или Ависа. Краска на машине потускнела и облупилась, со стороны пассажира переднее стекло потрескалось, а на багажнике красовалась большая вмятина.
В этот раз Вилли считал его покойником целых шесть часов и с дрожью приветствовал Джинелли, когда тот вернулся. Было похоже, что Вилли теряет контроль над своими эмоциями, так же как он теряет вес… и в это утро, когда взошло солнце, он присутствовал на первых гонках собственного сердца. Вилли задыхался, стучал в грудь здоровым кулаком. Сердцебиение, наконец, выровнялось, но это был он: первый приступ аритмии.
— Я уже думал, что ты мертв, — с этими словами Вилли встретил Джинелли.
— Ты продолжаешь на этом настаивать, а я продолжаю возвращаться. Я бы хотел, чтобы ты не тревожился так за меня, Вильям. Я умею побеспокоиться о себе, я уже большой парень. Если ты полагаешь, что я недооценил того старого пердуна, другое дело. Но я никогда не ошибаюсь. Он умен, он опасен.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Объясню позже.
— Сейчас!
— Нет.
— Почему нет?
— По двум причинам, — терпеливо заговорил Джинелли. — Первое: потому что ты можешь отказаться от затеи. Во-вторых, я так не уставал уже лет двенадцать. Я собираюсь пойти в спальню и отключиться часов на восемь. Потом я проснусь, съем три фунта чего попадется на глаза. — Джинелли действительно выглядел устало, почти изнуренно, но глаза его по-прежнему сверкали огнями, как пара карнавальных колес с лампочками.
— Предположим, я предложу тебе замять дело? — спокойно спросил Вилли. — Ты сделаешь это?
Джинелли задумчиво разглядел его и потом дал Вилли тот ответ, в котором он не сомневался, еще впервые увидев бешеный блеск в глазах Джинелли.
— Теперь я уже не могу, — просто ответил он. — Ты болен, Вильям. Это захватило тебя… Сейчас трудно сказать, понимаешь ли сам, в чем твои интересы…
«Другими словами, ты решил меня подвергнуть принудительному лечению своего рода». Вилли открыл было рот, чтобы высказать эту мысль, но снова его закрыл. Потому что Джинелли не имел это в виду, он только сказал то, что звучало разумным.
— И еще потому, что это уже дело профессиональной гордости, так?
— Да, — ответил Джинелли. — Теперь дело профессиональной гордости. — Он пошел в спальню и заснул через пять минут.
Вилли налил себе стакан воды, проглотил таблетку эмпирина и выпил воду, стоя на пороге спальни. Он смотрел на брюки Джинелли, небрежно брошенные на стул. Джинелли прибыл в безупречных хлопковых брюках, но за последнюю пару дней раздобыл где-то голубые джинсы. Ключи от Новы, безусловно, должны были находиться в них. Вилли мог бы забрать их и уехать… только он знал, что не сделает этого, иначе он подписал бы себе смертный приговор. Но теперь смерть казалась Вилли второстепенным событием. Самым важным стало то, где и когда это произойдет.
В полдень, когда Джинелли все еще спал в другой комнате, Вилли перенес второй приступ аритмии. Вскоре после этого он сам заснул. Ему даже приснился сон. Сон был коротким и совершенно не относящимся к делу, но сон наполнил его странной смесью ужаса и ненавистнического удовольствия. Во сне он и Хейди сидели на кухне в доме в Фэрвью, а между ними лежал пирог. Хейди отрезала большой кусок и передала его Вилли. Пирог был яблочным. «Это поможет тебе потолстеть», — сказала она. «Я не хочу толстеть, — ответил он. — Я решил остаться худым», и он передал Хейди кусок пирога, протянул руку, которая была не толще кости. Она взяла пирог, а он следил, как кусок за куском она его ест, и с каждым проглоченным ею куском росла радость Вилли.
Новый приступ аритмии разбудил его. Вилли сидел, тяжело дыша, дожидаясь, когда сердце вернется к своему нормальному ритму. Он был охвачен ощущением, что видел нечто большее, чем просто сон — некое видение. Но такое чувство часто сопутствует ярким снам, а когда сон забывается, то же происходит и с чувством. Это случилось и с Вильямом Халлеком, хотя в скором будущем у него появилась причина вспомнить свой сон.
Джинелли поднялся в шесть вечера, принял душ, натянул джинсы и темный свитер.
— Ладно, — проговорил он. — Увидимся завтра утром. К тому времени мы будем все знать.
Вилли снова спросил, что он собирается делать, и снова Джинелли отказался отвечать.
— Завтра, — сказал он. — А тем временем я передам ей, как ты ее любишь.
— Кому передашь?
Джинелли улыбнулся.
— Прекрасной Джине. Шлюхе, которая прострелила тебе руку.
— Оставь ее в покое, — попросил Вилли. Когда он вспомнил ее темные глаза, то не смог больше сказать ничего другого, несмотря на то, что она сделала.
— Никто не пострадает, — повторил Джинелли и ушел.
Вилли услышал, как загудел мотор Новы, и подумал, что «никто не пострадает» отнюдь не означает, что Джинелли оставит девушку в покое. Совсем не означает…
На этот раз Джинелли вернулся в полдень. На лбу и руке его были глубокие порезы, Вилли увидел, что рукав свитера его правой руки болтается двумя половинами.
— Ты еще потерял вес, — сказал он Вилли. — Ты ел что-нибудь?
— Пытался, — ответил Вилли. — Но волнения не слишком-то способствуют аппетиту. Я вижу, ты ранен?
— Немного. Но все в порядке.
— Ты собираешься рассказать мне, какого черта там делал?
— Да. Как только приму душ и перевяжусь. Сегодня вечером ты встречаешься с ним, Вилли. Вот что важно. Вот на что тебе нужно настроиться.
Укол смеси страха и возбуждения кольнул Вилли в желудок, как осколок стекла.
— С ним? С Лемке?
— С ним, — подтвердил Джинелли. — А теперь дай мне принять душ, Вильям. Я, оказывается, не так молод, как думал. От всех этих приключений у меня зад по земле волочится. — А потом он добавил через плечо: — И закажи кофе. Много кофе. Пусть парень сунет чек под дверь, а кофе оставит на пороге.
Вилли с раскрытым ртом наблюдал за Джинелли, который исчез в ванной. Когда он услышал звук льющейся воды, он щелчком захлопнул рот и пошел к телефону заказывать кофе.
Глава 22
Рассказ Джинелли
Вначале Джинелли рассказывал быстро, ненадолго замолкая после очередной порции, словно обдумывая, что выплеснуть дальше. Но все же он казался усталым, если сравнивать с его первым появлением в номере отеля в Бар-Харбор в понедельник. Он не слишком пострадал во время своих приключений — его раны оказались всего лишь глубокими царапинами, но Вилли понял, что события сильно потрясли его. Постепенно бесноватый отблеск начал возвращаться в его глаза, вначале робко вспыхивая и пропадая, словно только что включенная неоновая лампа, потом он засверкал постоянно. Джинелли вынул флягу из внутреннего кармана и плеснул хорошую порцию Шивас в свой кофе. Он предложил и Вилли, но тот отказался — он уже не мог поручиться, что выпивка не сотворит что-нибудь с его сердцем. Джинелли сел в кресле более прямо, откинул волосы со лба и заговорил в более нормальном ритме.