Билли посмотрел на собственные сверкающие белые туфли и подумал: «Перед кем выпендриваешься? Все эти одеяния — ритуальные перья племени».
— Завтра я хочу видеть тебя у себя в кабинете, — сказал Хаустон.
— Да у меня еще процесс в суде…
— Плюнь на процесс. Это гораздо важнее… А пока вот что скажи: у тебя никаких кровотечений не было?
— Нет.
— Ну, буквально даже из скальпа, когда причесываешься?
— Нет.
— Какие-нибудь незаживающие ранки? Нарывы?
— Нет.
— Отлично, — сказал Хаустон. — Кстати, я сегодня заработал восемьдесят четыре очка. Каково, а?
— Я думаю, еще пару лет тебе придется поиграть, прежде чем станешь мастером, — ответил Билли.
Хаустон засмеялся. Подошел официант. Хаустон заказал еще один «пенис-колада», Халлек — один «Миллер»: страшно захотелось вдруг пива.
Майкл Хаустон наклонился к нему. Взгляд его был серьезен, и Халлеку снова стало страшно. Словно тонкая игла начала прощупывать очертания его желудка. С тоской он подумал, что в его жизни произошла перемена и отнюдь не к лучшему. Отнюдь. Он был очень напуган. Месть цыгана.
Строгий взгляд Хаустона зафиксировался на Билли, и тот услышал:
— Пять шансов из шести, что у тебя рак, Билли. Мне нет нужды даже рентген делать. Твое завещание в порядке? Хейди и Линда не пропадут? Знаешь, когда ты еще относительно молод, тебе и в голову не приходит что такое может с тобой произойти. Однако может. Еще как может.
Сообщив тихим бесстрастным голосом эту самую важную для Билли информацию, Хаустон неожиданно спросил:
— Сколько нужно носильщиков, чтобы похоронить черномазого из Гарлема?
Билли с легкой фальшивой улыбкой покачал головой.
— Шесть, — сказал Хаустон. — Четверо несут гроб, а двое — тащат радиоприемник.
Хаустон рассмеялся, а Халлек увидел мысленно картину: цыгана, поджидающего возле здания суда. Позади него, на участке, где стоянка была запрещена, находился старый пикап. На нем аляповато намалевана яркая картина: единорог, стоящий на коленях и склонивший голову перед цыганкой с охапкой цветов в руках. На цыгане была зеленая жилетка с пуговицами, сделанными из серебряных монет. Глядя на Хаустона, смеющегося над собственной шуткой, Билли подумал: «Оказывается, ты помнишь гораздо больше, чем тебе казалось вначале. Думал, что запомнил только нос этого мужика! Ан нет! Ты запомнил практически все».
Дети. В кабине фургона сидели дети и смотрели на него бездонными карими глазами. Глаза их были почти черными. «Худеющий», сказал старик, и несмотря на шершавость пальца, его прикосновение было почти любовным.
«Номера Делавера», неожиданно вспомнил Билли. «На их машине были номерные знаки Делавера. Возле бампера наклейка с изображением…»
На руках Халлека появилась гусиная кожа. Хотелось заорать, как однажды орала тут женщина, которой показалось, будто ее ребенок утонул в бассейне.
Билли Халлек вспомнил, как впервые увидел цыган, когда они явились в Фэйрвью.
Они припарковали машины вдоль главной улицы, и тотчас на газоны высыпали дети, затеяв игры. Цыганские мамаши сбились в кучки, о чем-то болтая и наблюдая за детишками. Наряжены пестро, но не так по-деревенски, как в голливудских версиях тридцатых и сороковых годов. Женщины были в летних пестрых платьях, в брюках, а те, что помоложе, щеголяли в джинсах. Выглядели ярко, полными жизни, но в чем-то опасными.
Молодой парень выскочил из микроавтобуса «Фольксваген» и принялся жонглировать увеличенными копиями булав кегельбана. КАЖДОМУ НУЖНО ВО ЧТО-НИБУДЬ ВЕРИТЬ — было начертано на его рубашке с короткими рукавами. — И СЕЙЧАС Я ВЕРЮ, ЧТО ВЫПЬЮ ЕЩЕ ПИВА. Дети Фэйрвью побежали к нему, словно притянутые магнитом, с радостными криками. Парень играл бицепсами, на груди прыгал огромный крест. Мамаши Фэйрвью торопливо забирали своих детишек и уводили их прочь. Другие матери оказались менее проворными. Ребята постарше направились к цыганским детям, а те прервали свои игры и наблюдали за их приближением. «Горожане», говорили их темные глаза. «Эти городские дети повсюду, куда ни сунься. Мы знаем ваши глаза и прически, знаем, как блестят на солнце скрепы-исправилки на ваших зубах. Мы не знаем, где будем завтра, но знаем, где будете вы. И как вам не надоедают одни и те же лица, одни и те же места? Наверное, потому вы так нас ненавидите».
Билли, Хейди и Линда в тот день были (за два дня до того, как Халлек убьет старую цыганку) всего лишь в четверти мили отсюда. Они расположились пикником на полянке и ждали начала первого концерта духового оркестра в нынешнем сезоне. Большинство народа оказалось здесь по той же причине, что наверняка было известно цыганам.
Линда поднялась, отряхивая сзади свои джинсы «Ливайс», и направилась к жонглирующему цыгану.
— Линда, вернись! — резко окликнула ее Хейди. Ее пальцы ощупывали воротник свитера. Когда она бывала чем-то расстроена, это был ее обычный жест. Халлек предполагал, что она сама не знает за собой такой привычки.
— Мам, ну почему? У них там представление, кажется.
— Потому что они цыгане, — сказала Хейди. — Держись от них подальше. Они все жулики.
Линда посмотрела на мать, потом перевела взгляд на отца. Билли только пожал плечами. На лице дочери он увидел разочарование, а Хейди все теребила воротник свитера, явно чем-то недовольная.
Парень забросил свои булавы обратно в микроавтобус одну за другой. Девушка неземной красоты начала бросать ему одну за другой пять индейских дубинок. Парень принялся жонглировать ими, подбрасывая некоторые вверх из-под мышки и крича при этом: «Хой!»
Пожилой человек в спецовке фирмы «Ошкош» и в клетчатой рубашке раздавал какие-то рекламные листовки. Прекрасная женщина, бросившая молодому жонглеру дубинки, выскочила из фургона с мольбертом. Установила его, и Халлек подумал: «Сейчас выставит какие-нибудь пошлые морские пейзажи, возможно, еще фотографии президента Кеннеди». Однако вместо картин она установила на подставке мишень. Кто-то из фургона кинул ей рогатку.
— Джина! — крикнул ей жонглер, подбрасывая индейские дубинки, и широко улыбнулся красавице, обнаружив отсутствие нескольких передних зубов. Линда вдруг решительно села на траву. Ее понятие мужской красоты формировалось извечными программами ТВ. Красота молодого цыгана погасла в один миг. Хейди перестала ощупывать воротник свитера.
Девушка бросила рогатку парню, а он бросил одну дубинку и, не меняя темпа, заменил ее рогаткой. Халлек тогда подумал: «невозможный трюк». Парень сделал пару-тройку кругов, потом перебросил ей рогатку обратно и ухитрился успеть поднять дубинку, пока остальные кувыркались в воздухе. Послышались разрозненные аплодисменты. Кое-кто из местных улыбался, Билли тоже поймал себя на этом. Но остальные смотрели настороженно.
Девушка отбежала от мишени, извлекла из нагрудного кармашка шарики от подшипников и стрельнула из рогатки три раза подряд в самый центр мишени — плоп, плоп, плоп. Никто из цыган ничего не продавал. Это было совершенно очевидно. Не было здесь и гадающих на картах.
Тем не менее полицейский автомобиль Фэйрвью вскоре прибыл, и из него вышли двое полицейских. Один был Хопли — начальник полиции, мужчина лет сорока, несколько грубовато красивый. Цыганская активность несколько сбавила темп, еще некоторые мамаши воспользовались этим, чтобы увести своих завороженных детей. Дети постарше протестовали, а малыши заплакали, когда их утаскивали прочь со зрелища.