Вдруг Леха поставил на стол так и не донесенную до рта кружку. Я не помню, кто сказал это слово первым, он или Анжел — может быть, никто его не сказал, а оно само пронеслось по комнате наподобие сквозняка. Я обернулся.
Невысокий седой человек в зеленой неброской одежде („маскировка“ — подумал я) шел, сгорбившись и склонив голову, к стойке бара. Мы многозначительно переглянулись. „Се ки?“ — слишком громко, чтобы это соответствовало ситуации, спросила Констанс. По-моему, Леха так опешил, что сам тут же ей по-французски и объяснил, ки се. До этого я ни разу не слышал, чтобы Леха говорил по-французски.
Тем временем подошло время брать последнее пиво. Я встал и пошел к бару, у которого уже сидел он, тот, кого я запомнил в роли Сатаны. Он устроился на высоком табурете и, как мне показалось, делал все, чтобы не быть узнанным, — буквально скрутился в клубок, закрыв руками лицо. Я взял три пива, стараясь не смотреть в его сторону (что было достаточно сложно сделать) и вернулся за столик. Некоторое время мы сидели молча. Потом, обернувшись к бару, я увидел, что Павловского там больше нет. Оказалось (Анжел показала знаками), что он уже сидит позади нас. Леха порывался подойти и заговорить, я не советовал ему этого делать, но в конечном итоге он меня не послушался и все-таки подошел.
— Добрый вечер, Глеб Олегович, — сказал Леха.
Я мучительно соображал, что еще можно сказать в такой ситуации. В голову лезли какие-то идиотские фразы вроде „рады видеть вас здесь“ или „как ваше здоровье“. В итоге я так и не расслышал, как Леха продолжил. Но я очень хорошо расслышал ответ Павловского.
— Ну а что, сижу здесь, тасскать, в приятной компании…
Я повернулся, чтобы приветствовать его и его компанию.
У столика стоял растерянный Леха.
За столиком сидел Глеб Павловский.
Один».
Справедливости ради стоит добавить, что с закатом ФЭПа Глеб Олегович не потерял аудиторию. Наоборот, он занялся более тяжелой и благородной работой — общением с умственно-отсталыми напрямую. В 2004-м он проявился на Украине, где пытался объяснить местным бело-голубым, как закидать тапками оранжевую революцию. В 2005-м его видели на Селигере, где он вместе с певицей Земфирией зажигал на дискотеке движения «Наши». Вскоре после этого Глеба Олеговича вместе с андроидом Паркером подключили через параллельный порт к телевидению в виде специальной передачи для пенсионеров. К тому моменту я уже два года не смотрел телевизор, и оценить сей труд не мог. Но я думаю, стороны были довольны. Все андроиды мечтают об электро-овцах, и наоборот.
Закат ФЭПа повлиял и на нас. Лес рубят — кондоры летят, как говорят в Перу. После выборов «либеральные» проекты вроде «Вестей.ру» были уже не нужны, и сайт отдали телеканалу РТР.
Осталась еще «Лента». Но она была вроде космической станции, успешно запущенной на орбиту. Процесс запуска был интересен, а вот рутинные процедуры по поддержанию орбиты — нет. Да и гребаная политика, опять же.
День рожденья нового президента, 7 октября 2000 года, я отмечаю зачисткой. Удаляю со своего офисного компа всю почту, все настройки FTP, грохаю «аську» и еще десяток директорий. На часах уже почти семь утра. Вокруг пустой ФЭП. В закутке, где сидела «Лента», остался лишь мусор, куски пенопласта да раскиданные журналы «Компьютерра» и Men's Health. А «Лента» отправилась на новое место жительства. Но я в ней больше не работаю. И я провожу зачистку рабочего места, которое вскоре может попасть в руки цепных псов режима.
Сегодня же «Вести.ру» появились в Сети в новом дизайне и составе, и сразу кинулись воспевать нашего П. в день его 48-го Р. Старые «Вести» днем раньше собрались в клубе «Пироги» и отметили там свою смерть.
Событие символизировало завершение второй волны Рунета, и в «Пирогах» по этому поводу смешались представители обеих волн. С одной стороны, был представлен бомонд свободолюбивого, утопического Рунета-97: над столами летал сын Настика, а в соседнем зале Ицкович, пользуясь габаритами, скрывал от народных масс Делицына. С другой стороны, смерть «Вестей» оплакивали и журналисты первой коммерческой волны Рунета, которые пришли в Сеть после августовского кризиса, подкосившего бумажную прессу. Эти люди отличались тем, что не всегда могли отличить FTP от HTTP, однако были не менее свободолюбивы и к тому же знали, как верно писать слово «паравоз». Тут был и Никита Максимов из «Знания — Силы», и Курицын из «Ома», и бородатые дядки вроде Тучкова.
Когда я поделился этим наблюдением со случившимся рядом Паркером, он заявил, что третья волна Рунета, которая начинается со дня рожденья президента, будет государственной. Теперь будет модно работать в Сети на государство либо против него — а разница лишь в цене.
В связи с подобной перспективой тотального разделения на путатов и депутатов многие приуныли. А иные даже сообщили плача, что все-таки продались новым «Вестям». И хотя сами вряд ли будут воспевать виртуального П., окружающая их атмосфера всеобщей П-филии удручает их, творческих людей.
Но при желании и у них уже можно было разглядеть за ухом печально известную дырочку зомбо-порта, как у Паркера. Нет, это были уже не те андроиды, которых описывал сам Паркер. Новые, более гибкие трансформеры, как второй Терминатор. Но яйца были те же. Маразм косил наши ряды.
Привычка к новостям сама по себе — нешуточный наркотик, даже если они не политические. Уже не работая в «Ленте», я часто заезжал туда по старой памяти, дабы поглядеть, что нового в Рунете. Нового было много. Но говоря о литературной болезни, стоит упомянуть главное: в декабре 2000-го Рунет захватила поэтическая игра под названием «сандраоке».
Игра была связана с решением правительства вернуть стране старый советский гимн, но с новыми словами. По этому поводу происходил то ли конкурс, то ли просто стихийный бум текстов на музыку Александрова. Добрые мониторщики «Ленты», знавшие мою слабость к поэзии, закидали меня шедеврами. Шедевры звучали даже по радио — я лично слышал вариант гимна, написанный каким-то мужественным пролетарием. Текст начинался словами: «Враги России, отойдите! Друзья России, подойдите!» Шершавый, как говорится, язык домкрата.
Свои версии гимна представили и различные фракции Госдумы. «Сомкнемся в едином строю, россияне!» — предлагала ОВР. «Славься, народная собственность частная!» — возражала СПС, которая также обещала «для инвестиций широкий проход» и «рынка валютного быстроразвитие».
В редакции «Ленты» последнему тексту пророчили золотую медаль на Первой Всероссийской Олимпиаде по спортивному сандраоке. А я как начинающий футуролог уже прикидывал, что машинка для сандраоке будет миниатюрней японских караоке-машин (мелодия-то одна!), и уже через пару лет этим портативным прибором снабдят все рестораны и станции метро, а также начнут встраивать его в мобилы, вибраторы и детских кукол.
Однако власти зарубили эту прекрасную народную развлекуху на корню, поручив написание гимна тому же детскому поэту, который написал три предыдущих. Правда, говорят, Михалков переписывал гимн не трижды, а значительно чаще. В первой версии, например, была строчка «Партия Ленина, воля народная». Сталин написал на полях: «Народная воля? Расстрелять нах!» — но шустрый автор быстренько исправил «волю» на «силу», и вождь народов сменил гнев на милость. Зато в следующей версии детский поэт выкинул из песни и самого Сталина.
Изначальный вариант нового гимна «Михалков 3.1 beta», просочившийся в газеты, опять порадовал бы вождя народов. Первые строки («Могучие крылья расправив над нами, российский орел совершает полет») повторяли аналогичный пассаж из песни «О Сталине мудром». Тогда было принято так писать: мол, страна у нас великая, тут и орлы не просто летают — они «совершают полеты», вроде космических кораблей.