«Как поступить», — судорожно рассуждала Марина, — «Сказать, не сказать? Доверять, не доверять?»
Вместо ответа она многозначительно помотала головой. Ян понял — по своему разумению — и тяжело вздохнул. Жена его, стоя рядом, что-то шепнула на ухо мужу. Тот вдруг просиял и спросил, обращаясь к Марине:
— Фамилия доктора, часом, не Орлов?
— Звали его Саша, а фамилию не спросила.
— Черт, а я имени не знаю. Неделю назад появился в Новожилове. Может, как раз твой знакомец? Тогда и думать нечего, идем с нами, проводим.
Так она и пошла вместе с ними, вслед за громыхающей тачкой, чуть впереди улыбающейся старушки. Пройдя порядочно, она обернулась — не виднеется ли красное сияние. Вдали ничего не было. А вблизи, в придорожной канаве, краснело перепуганное чумазое лицо. Юное совсем, восточное, с узким разрезом глаз. Дрожащий палец припал к губам, нервно качается голова из стороны в сторону.
Ей вспомнились Диана и убитые ею на дороге люди.
«Прячется. От кого? От нее? От моего отца? Ото всех на свете?»
Она отвернулась и промолчала. Не выдала его ни кивком, ни поворотом головы, ни движением губ. Повернулась назад, украдкой взглянула на своих спутников — вроде не заметили.
«Пусть прячется. Мне самой бы ох как хотелось спрятаться…»
На закате они пришли к низкой избушке, крепкой, сосновой. Восточная стена была выкрашена белым, тут же валялось опрокинутое ведро с засохшей краской, а прочие стены синели облезло-обшарпанно. Окна то ли закрыты изнутри ставнями, то ли вовсе заколочены. Над треугольной ржаво-рыжей крышей — кирпичная труба. Невысокая плетеная оградка отделяла заваленный листьями двор от заваленного листьями леса
— Тут раньше жил лесник, Иван Сергеевич, — пояснил Ян, прислоняя тачку к стене, — Хороший был мужик. Вот не знаю, куда делся.
Жена его уже поднялась на крыльцо и поманила Марину рукой.
— Пойдем, милая, в доме никого, — ласково позвала она, — Ян, сходи воды принеси пока.
Тот открыл было рот, чтобы что-то возмущенно возразить, но, вовремя сообразив что к чему, промолчал и очень уж медленно пошел к колодцу. Марина улыбнулась про себя и направилась в дом. Скрип-скрип по ступенькам, жалобно запела несмазанная дверь.
В домике было темно, свет шел только от дверного проема. Небольшой коридор, закрытая дверь направо. Прямо — комната, массивный шкаф, печь и грубо сколоченные нары — восемь спальных мест по два яруса. На них матрасы и удивительно чистое белье. Пахло деревом, свечками и мхом.
— Бывает, не продохнуться, а сегодня повезло — никого, — радовалась старушка, копошась в шкафу, — Тебе надо переодеться, а то простудишься. Вот, вроде что-то подходящее.
Она вытаскивала вещи и складывала их на ближайшую лежанку. Сначала там оказались джинсы — почти новые — затем монотонно-зеленый свитер, неуместно веселый, и вязаные носки, длинные, как гольфы.
— Это я сама вязала, — похвасталась хозяйка, — Держи.
— Спасибо, — Марина приняла от нее одежду, — А как вас зовут?
— Ольга Петровна, — ответила хозяйка, чиркая спичками около печки, — Сейчас много народу приходит. Я таскаю сюда одежду из дома на всякий случай. Кому переодеться, кому подлатать. Конечно, все больше мужское. Куртку возьмешь зимнюю яновскую. А ты чего стоишь? Давай переодевайся.
Марина, немного смутившись, пошла к нарам в дальний угол. Ей не хотелось переодеваться прямо сейчас — при чужом человеке, в чужие вещи. Но платье ее, летнее любимое платье, действительно уже не грело, а как держалось до сих пор — вообще непонятно. Поколебавшись, она сбросила куртку и рюкзак и, отвернувшись, расстегнула молнию.
В печке весело зашуршал огонь. Старушка открыла заслонку, в трубе заиграл ветер.
— Тебе если что-то по женской части надо, ты говори.
Пока Марина соображала как ответить, та повернулась к ней и всплеснула руками:
— Ой, как все подошло! Не жмет нигде, не колет? Ну и слава богу. Отдыхай, скоро будем ужинать.
Все и правда подошло, разве что браслет с компасом пришлось снять — больно узкими были рукава у свитера. «Обувь бы еще новую», — печально подумала Марина, — «Или хотя бы чуть менее старую».
Вскоре пришел Ян с двумя ведрами воды, зажег керосиновую лампу и несколько свечей. За ужином Ян вспоминал людей, которых он встречал в Петербурге двадцать лет назад, места, где он бывал. Радовался, когда Марина могла что-то ему ответить, огорчался, если не могла. «Я ведь рассказываю ему то, чего больше нет», — думала она, — «Месяц назад было, а теперь уже нет. Дворцовая, Конюшенная, Марсово поле. Мне каждое воспоминание как горечь, а ему от них светло. Будет ли мне так же светло вспоминать через двадцать лет?».