— Ничем ей помочь не могу.
— Она-то считает, что можешь.
— Да и ты так считаешь. Из чего следует — что бы человек ни выдумал, единомышленник всегда найдется.
Нора вздохнула:
— Будь ты потрезвее, с тобой можно было бы говорить. — Она приподнялась и сделала глоток из моего стакана. — Я выдам тебе рождественский подарок, если получу свой.
Я покачал головой:
— За завтраком.
— Но ведь уже Рождество!
— За завтраком.
— Я очень надеюсь, — сказала она, — что любой твой подарок мне не понравится.
— А все равно придется оставить, потому что служитель в «Аквариуме» сказал, что ни в коем случае не возьмет их назад, потому что они уже все хвосты отгрызли у…
— Ну хоть, по крайней мере, выясни, сможешь ей помочь или нет. Тебя же не убудет. А она так верит тебе, Ники.
— Грекам все верят.
— Пожалуйста!
— Не суй свой нос в дела, которые…
— И вот еще что: жена его знает, что эта Вульф была его любовницей?
— Понятия не имею, но она ее недолюбливала.
— А жена, какая она?
— Как сказать… женщина.
— Красивая?
— Очень даже — была.
— Старая?
— Сорок — сорок два. Прекрати, Нора. Зачем тебе все это? У Винантов свои заботы, у Чарльзов свои.
Она надула губы:
— Может, все-таки выпить — от бессоницы.
Я вылез из кровати и приготовил виски с содовой, а когда нес стакан обратно, раздался телефонный звонок. Я посмотрел на часы, лежавшие на столе. Было без малого пять утра.
Нора говорила в трубку:
— Алло… Да, это я…
Она покосилась на меня. Я замотал головой — нет-нет.
— Да… Разумеется… Да, конечно. — Она положила трубку и улыбнулась мне.
— Ты чудо, — сказал я. — На сей раз кто?
— Сейчас Дороти придет. Кажется, она совсем пьяная.
— Просто замечательно. — Я взялся за халат. — А то я уж боялся, что придется лечь спать.
Нора перегнулась через край кровати в поисках шлепанцев.
— Не будь старым брюзгой. Потом можешь хоть весь день спать. — Она нашла шлепанцы и встала, скользнув в них ногами. — Она действительно так боится свою мать, как говорит?
— Боится, конечно, если хоть что-то соображает. Мими — сущая отрава.
Нора прищурила свои темные глаза и негромко спросила:
— Что ты от меня скрываешь?
— О Боже! Я так надеялся, что не придется тебе об этом рассказывать. На самом деле Дороти — моя дочь.
Нора, я не сознавал, что делаю. Это было весною в Венеции, я был так молод, сияла полная луна над…
— Шути-шути. Поесть не хочешь?
— Разве только за компанию. Ты что будешь?
— Кофе, бутерброд с фаршем — и побольше луку.
Пока я звонил в круглосуточную закусочную, явилась Дороти. Когда я вошел в гостиную, она с немалым трудом встала и произнесла:
— Ой, Ник, простите-извините, что я так вам с Норой надоедаю, только нельзя мне в таком виде домой. Не могу. Боюсь. Не знаю, что со мной будет, что делать — не знаю. Пожалуйста, не надо. — Она была очень пьяна. Аста обфыркала ей лодыжки.
— Ш-ш-ш. Правильно, что пришла. Садись. Сейчас кофе будет. Где это ты так набралась?
Она уселась и тупо замотала головой.
— Не знаю. И где я только не была, как ушла от вас! Везде была. Дома только не была. Домой в таком виде нельзя. Смотрите, что у меня есть.
Она снова встала и вынула из кармана пальто видавший виды автоматический пистолет. Она повела им в мою сторону. Аста, виляя хвостом, радостно заскакала, стремясь допрыгнуть до пистолета.
Нора шумно задышала. У меня похолодело в затылке. Я отпихнул собаку и отобрал пистолет у Дороти.
— Это еще что за штучки? Садись. — Я опустил пистолет в карман халата и толкнул Дороти в кресло.
— Не злитесь на меня, Ник, — захныкала она. — Оставьте его себе. Не хочу я быть вам в тягость.
— Где ты его взяла? — спросил я.
— В кабаке на Десятой авеню, у дядьки какого-то. Браслет отдала — тот, с изумрудами и бриллиантами.
— А потом обратно в кости выиграла? Браслет-то на тебе.
Она уставилась на браслет:
— А мне показалось, что отдала.
Я посмотрел на Нору и покачал головой. Нора сказала:
— Ой, кончай изводить ее, Ник. Она…
— Нет, нет, нет, Нора, он не изводит, нет, — затараторила Дороти. — Он — он один во всем мире, к кому я могу обратиться.
Тут я вспомнил, что Нора так и не притронулась к своему виски, поэтому я пошел в спальню и выпил. Когда я вернулся, Нора сидела на ручке кресла, в котором примостилась Дороти, обхватив рукой ее плечи. Дороти сопела, а Нора приговаривала: