Дороти погладила собаку по голове и ушла. Мы нашли свободный столик. Нора сказала:
– Она мила.
– Наверное, если такие как она в твоем вкусе.
– А какие в твоем вкусе? – усмехнулась она.
– Только такие как ты, дорогая – долговязые брюнетки с волевым подбородком.
– А как насчет той рыжей, с которой ты вчера улизнул от Куиннов?
– Ну, это глупо, – сказал я. – Она просто хотела показать мне французские гравюры.
II
На следующий день мне позвонил Герберт Маколэй:
– Привет. Я и не знал, что ты опять в городе; мне сказала об этом Дороти Уайнант. Как насчет обеда?
– А который час?
– Половина двенадцатого. Я что, тебя разбудил?
– Да, – сказал я, – но это не страшно. Может, заглянешь ко мне, и пообедаем здесь? У меня похмелье, и что-то не особенно тянет куда-то выбираться... Отлично. Тогда, скажем, в час.
Я выпил рюмочку с Норой, собиравшейся в парикмахерскую мыть волосы, затем еще одну после душа и, когда вновь зазвонил телефон, чувствовал себя лучше.
Незнакомый женский голос спросил:
– Мистер Маколэй у вас?
– Пока нет.
– Простите за беспокойство, но не могли бы вы передать, чтобы он, как только доберется до вас позвонил в контору? Это очень важно.
Я пообещал, что передам.
Через десять минут пришел Маколэй. Он представлял собою высокого, кудрявого, розовощекого, довольно приятного мужчину примерно моего возраста (сорок один год), хотя и выглядел моложе. Считалось, что адвокат он весьма неплохой. Я несколько раз работал на него, когда Жил в Нью-Йорке, и мы всегда прекрасно ладили. Мы пожали руки, похлопали друг друга по плечу, он спросил, как мне жилось в этом мире, я ответил «отлично», спросил о том же его, он ответил «отлично», и я сказал что ему нужно позвонить в контору.
Когда он отошел от телефона, лицо его было озабоченным.
– Уайнант опять в городе, – сказал он, – и хочет, чтобы я с ним встретился.
Я обернулся, держа в руках только что наполненные стаканы.
– Ну что ж, обед может...
– Пусть лучше он сам подождет, – сказал Маколэй и взял у меня один из стаканов.
– Он все такой же ненормальный?
– Дело совсем не шуточное, – серьезно сказал Маколэй. – Ты слышал, что в двадцать девятом его почти год продержали в лечебнице?
– Нет.
Он кивнул, сел, поставил стакан на столик подле себя и слегка наклонился вперед.
– Чарльз, что затевает Мими?
– Мими? Ах да, его жена, его бывшая жена. Не знаю. А что, она непременно должна что-то затевать?
– Это вполне в ее духе, – сухо сказал он и добавил с расстановкой: – И я полагал, что ты будешь в курсе.
Мне все стало ясно. Я сказал:
– Послушай, Мак, я не занимался детективной работой шесть лет, с тысяча девятьсот двадцать седьмого года.
Он пристально смотрел на меня.
– Клянусь тебе, – заверил я его. – Через год после моей женитьбы отец жены умер и оставил ей в наследство лесопилку, узкоколейную железную дорогу и еще кое-что, вот я и ушел из агентства, чтобы за всем этим присматривать. В любом случае я не стал бы работать на Мими Уайнант или Йоргенсен, или как там ее зовут – она никогда не любила меня, а я никогда не любил ее.
– О, я и не думал, что ты... – Неопределенно помахав рукой в воздухе, Маколэй замолчал и взял свой стакан. Отпив из него, он сказал:
– Мне просто любопытно. Представь себе: три дня назад, во вторник, мне звонит Мими и пытается разыскать Уайнанта; вчера звонит Дороти, говорит, что это ты сказал ей позвонить, а затем приходит ко мне сама; к тому же я думал, что ты до сих пор занимаешься сыском, вот мне и стало любопытно – с чего бы это все вдруг?
– А они тебе не сказали?
– Само собой, сказали – им просто хотелось вспомнить старые добрые времена. Что-то здесь кроется.
– Вы, юристы, подозрительные ребята, – сказал я. – Может, им только этого и хотелось – этого, да денег. А с чего весь сыр-бор? Он что, скрывается?
Маколэй пожал плечами.
– Я знаю не больше твоего. Не видел его с октября. – Он опять отпил из стакана. – Как долго ты будешь в городе?
– Уеду после Нового года, – сказал я и направился к телефону, чтобы попросить у администрации меню.
III
В тот вечер мы с Норой пошли на премьеру «Медового месяца» в Малом театре, а потом на вечеринку к каким-то людям по имени не то Фримэн, не то Филдинг, не то как-то еще. Когда она разбудила меня на следующее утро, чувствовал я себя довольно скверно. Она дала мне газету и чашку кофе и сказала: