— Все равно как барабан сделаешься,— добродушно уверял он.
Епископ трусил больше всех и потихоньку от всех смазывался каким-то таинственным составом, который, по его мнению, делал кожу совсем нечувствительной. Насколько Епископ не жалел других, настолько щадил свою собственную особу. Это общая черта всех тиранов и тиранчиков. В ушах Епископа уже раздавался свист лоз, и он отдельно от других по¬жертвовал Сидору масла.
Первый класс сегодня как раз занят пением, и бурса на свободе могла обсудить свое положение, которое с каждой минутой приближа¬лось к роковой развязке. Дьякон Омега, как всегда, был в самом благо¬душном настроении и гонялся за учениками с линейкой в руках. Шли¬феичка успел завернуть живую мышь в бумажку и спустил ее в карман Омеги.
— Отец дьякон, позвольте платочка высморкаться? — просил Па¬трон, принимавший, конечно, самое живое участие в проделке Шлифеички.
Омега догадался, в чем дело, и быстро выдернул из кармана платок. Мышь вылетела из бумажки и стрелой помчалась под парты.
— Ах, шельма,— ругался Омега, бросаясь с кулаком на Патрона, который в это время успел уже не хуже мыши нырнуть под парты.
Когда раздался звонок, бурса присмирела. После короткой перемены следовал класс латинского языка, которому учил инспектор. Значит, теперь должна была вырешиться окончательно судьба табакуров. Скоро в коридоре послышались знакомые тяжелые шаги, и бурса замерла в ожидании. Инспектор вошел среди мертвой тишины и, после молитвы, в торжественном молчании прошел на свое место. Он нарочно медлил, чтобы усилить впечатление. Потом достал из кармана батистовый платок, высморкался и, не торопясь, спрятал его опять в карман. Бурса, подобрала животы со страху: такие приготовления не обещали ни¬чего доброго. Она вздохнула свободнее только тогда, как Сорочья Похлебка развернул журнал и начал выбирать глазами, кого спросить. «Хоть бы скорее спрашивал,— думал всякий.— Семь бед — один ответ».
Наконец были вызваны на середину класса Дышло и Шли¬феичка. Инспектор облокотился на стол и выпустил только одну ча¬стичку: «Ну?» Дышло, как заведенное колесо, начал молоть вызубренный урок:
— Sat, satis, abunde, affatim — значит, довольно или достаточно... Инспектор отрицательно покрутил головой и посмотрел вопросительно на Шлифеичку.
— Sat, satis, abunde, affatim — значит, довольно или достаточно! — выпалил Шлифеичка залпом и остановился.
— Нет...— протянул инспектор и, обратившись ко всему классу, при¬бавил: — Не знает ли кто-нибудь, что значит Sat, satis, abunde, affatim?
Ответом было мертвое молчание и боязливое переглядывание. Все опу¬скали глаза, как только чувствовали на себе пристальный взгляд всевидя¬щего инспекторского ока.
— Эх вы, и этого не знаете,— с улыбкой лениво протянул Сорочья Похлебка, не спуская глаз с опешивших Дышла и Шлифеички.— А между тем дело проще пареной репы. Sat, satis, abunde, affatim значит: «Сядем-ка, сват, да по рюмочке хватим!»
Эта шутка покоробила бурсу, как самый скверный признак. Сорочья Похлебка не к добру шутил... Епископ читал про себя псалом: «Живый в помощи вышнего...» В это время растворились двери и на пороге показа¬лась благообразная фигура отца Мелетия. Он шел, слегка покачиваясь и придерживая полки серой камлотовой рясы левой рукой; в правой он держал список табакуров.
— Мне нужно е вами побеседовать, господа,— проговорил отец Меле¬тий, вызвав по списку От-лукавого, Епископа и Патрона.
Весь класс отлично знал, что значит побеседовать с отцом Мелетием, и проводил глазами уходивших бурсаков с тем особенным чувством живот¬ного удовольствия, какое испытывает здоровый человек около умираю¬щего. Это протестующий эгоизм человеческого тела, которое ничего не хочет знать, кроме своего собственного существования. В глубине души каждый человек думает: «И я ведь тоже умру, только лучше умереть завтра, чем сегодня»; для бурсы эта мысль в перифразе значила: «И меня ведь тоже отдерут, только пусть отдерут лучше завтра, чем се¬годня».
— На реках вавилонских, тамо седохом и плакахом,— провозгласил Шлифеичка, когда инспектор вышел из класса.
— Мелетий козой обделает всех,— заметил сосредоточенно Дышло, ковыряя в носу.— Он им засыплет...
Внизу, в помещении карцера, «грешников» ждал уже Сидор с пуком лоз. Патрону пришлось первому испить горькую чашу, и он с неизменным своим фатализмом растянулся на поставленной посреди карцера деревян¬ной скамье. Лоза засвистела в воздухе, но Патрон терпеливо переносил удары. В этом маленьком синеватом теле жил геройский дух, и уж не -розгой можно было покорить его.
— Если бы у тебя было такое терпение да на добрые дела,— наста¬вительно проговорил отец Мелетий, когда Патрон, получив свою порцию в пятьдесят лоз, торопливо застегивал некоторые подробности туалета.