Билеты не были еще готовы, и нам приходилось ждать целые сутки, инда хотелось просто лететь из города. Я зашел от нечего делать в семинарию в номер Тимофеича. (Везде был полный хаос, конки сдвинуты на середину комнаты, табуретки грудой свалены в угол. Сор и грязь кругом. В номере было четверо семинаристов, сидевших и лежавших на койках. Тут же был и Тимофеич.
— Ну вот, Белозеров, перевели тебя в следующий класс,— говорил он приземистому малому, одетому довольно прилично, что говорило за его состоятельность,— перевели как хорошего человека, а ты и в ус себе не дуешь. Разве это порядок... Порядок это, Ховринька? А!..
— Какой же порядок, это просто... ну, просто, черт знает что такое...— крутил головой Ховринька, закрывая глаза, как кот на солнышке.
— Да и все так, а он казанской сиротой прикидывается, нет денег, говорит... Эх, народ!.. На что это они только живут на белом свете!..
Белозеров стоял среди комнаты в глубоком раздумье, точно он и в самом деле недоумевал, зачем он живет на свете.
— А что же я, Тимофеич, буду делать... Денег нет! В долг не дадут... Сам знаю, что следовало бы по обычаю христианскому.
— Да ты только захоти... Вот в чем дело! — настаивал Тимофеич.
— Ну, хочу... Что из этого?
— Что из этого, ты говоришь... а вот что: время теперь теплое, домой ездят обыкновенно налегке... значит.
Белозеров снял жилет и подал Тимофеичу. Через четверть часа на одной из коек стояла бутылка с самой злейшей зеленовато-желтой перцовкой...
— Иван Никитич говорит, что... столетняя...— потирал руками Тимофеич.
— Цель оправдывает средства,— опрокидывал Ховринька рюмку над своей глоткой, в которой при этом происходило бурчание, как в пустой бутылке.
— Эх вы, горехваты! Не знаете, что делать: рукавицы ищут, а они за опояской.
Семинаристы в два приема осушили бутылку.
— Э-эх, Белозеров, Белозеров, умная твоя голова...— качал головой Тимофеич,—скажу я тебе, как отец сыну: не о хлебе едином жив бывает человек.
Постепенно с Белозерова исчезли сюртук и пальто, пока он не остался в брюках.
— Вот молодец!..— трепал выпивший Тимофеич Белозерова по плечу.
Семинаристы раскраснелись, спорили, кричали, пели.
— Теперь, Коля, вакат наступил, значит наша взяла, никакого начальства знать не хотим...— говорил мне Тимофеич заплетавшимся языком.
Конец.