Эрнест вышел из секундного расслабленного оцепенения.
– Вы помнится, хотели рассказать мне о том, каким образом была обнаружена живопись на дне фонтана. – сказал Эрнест детективу, который в свою очередь застывши и не двигаясь что-то шептал себе под нос. Но затем тот слегка встрепенулся и провозгласил.
– Да-да, конечно, это крайне занятная зарисовка. – с неприкрытым энтузиазмом начал он. – Художник изображает убийство, при этом убийцей не являясь даже в малой мере. Повторюсь, он желает лишь заставить нас думать и думать очень много, долго и заносчиво гадать на кофейной гуще, полностью состоящей из его картин. Упорно создавая лабиринты тупиковых предубеждений, по злодейскому его расчету, нам должно завязнуть в луже собственных же предположений. Вполне действенная манипуляция сознанием, если вспомнить ваш героический прыжок в воду, то сомнений в этом и быть не может. Но! – детектив завертел в воздухе указательным пальцем. – Но здесь он совершает грубую ошибку. Какую? Ошибка заключена в показном высвобождении чувств. Изобразив леди Эмму, похититель явственно показал насколько неравнодушен он к ней, насколько он вдохновлен ею, более того он определенно влюблен в нее. Вспомните, каковы волосы на изображении. Словно каждый волосок прописан отдельно, словно он считал их и наблюдал за бликами и теневыми переходами каждого локона. А сапфировая белизна нежной кожи девушки, а платье от последнего известного кутюрье, всё это многообразие нюансов подлинно раскрывает романтическую сущность Художника. И отныне мы точно знаем, что обман подстроила не леди Эмма, ведь ее художественные способности не столь велики, а некий незнакомец, неудачливый выходец из художественной среды. Значит, он застенчиво действует в одиночку. Когда застоялую воду в фонтане сливали по водостокам, тогда-то и была произведена знаменательная роспись. Впоследствии фонтан вновь заработал и служащие парка видимо долго чесали затылки, дивясь мастерству вероломных хулиганов по части разрисовыванию стен. Я лично не противник граффити, а вовсе напротив, соглашусь с тем мнением, что город чересчур сер и непригож. Но многие надписи, особенно выполненные жирным шрифтом, крайне мне наскучили, ведь выглядят пошло, эти самые каракули режут глаза, и в них нет никакого посыла. По моему личному мнению, даже убеждению, граффити должны быть красивы, обязаны нести нравственный сюжет в социальные массы. Но, кажется, я немного отвлекся от разъяснения главного вопроса.
Дождь, не стихая, набирал обороты, бурно барабаня по нависшему карнизу.
– Человек кротко влюбленный, встретившийся с безответностью чувств, рано или поздно душевно ломается. Посему если леди Эмма истинно ваша невеста, то стопроцентно отвергнет того странного подозрительного кавалера, это как пить дать. Неукоснительно будет так и никак иначе. Если ее девичье сердечко не дрогнет, то она вскоре вернется к вам, когда путы пустых обещаний ослабнут, когда кандалы беспочвенных грез отворятся сами собой. Но если….
– Не бывать тому! – расторопно воскликнул юноша, краешком интонации, на полуслове уловив мысль Чарльза Одри. – Она привязана ко мне. Я ее единственный избранник и я никому не позволю посягать на ее безукоризненную верность и безупречную честь. Да, она цветуще молода, но верность не подвластна стихиям меняющегося возраста, как впрочем, и сама любовь.
– Вы не в привычку правы, Эрнест, мы примерные дети, которым наскучило системное детство. Я, будучи несчастным человеком, временами мечтательно воображаю, будто всюду сон меня окружает, полночный кошмар мною владеет, но кошмар оный развеется поутру, и я, отворив свои детские глазки, легкомысленно дивясь, воздам хвалу развитой фантазии своей души. Потом вновь вздремну чуток, еще минут десять, разве они что-то изменят – наивно подумаю я. И вот я снова старик, располагающий лишь двумя различными по характеру музами – любовью и одиночеством, которые вдвоем держат мои веки, одиночество левое, а любовь правое. Я живу, покуда ко мне не пришла третья муза, которая смертью зовется, дабы до Воскресенья запечатать тьмой мои усталые вековые веки.