И вот с Божьей волею рождается свободный человек с роговицами предназначенья, с любомудрием и верой, с люборассмотрительным умом. Творцом сей мир создан для него, сотворены животные и растенья, вода, земля, и рядом душа родная, с которой в возрасте возжженья плоти скрепится таинством венца иль вознамериться жить сугубо одиноко. Помимо прочего узнает вскоре человек, что есть еще и законы властителей земных, правила людские, многочисленно пустые, ему кличут грозно – там ты не живи, там не ходи, газон попортишь, там рыбу не уди, ту не люби, тебя она недостойна, с детства учат в школе, затем насильно в армию ведут, о женитьбе спрашивает часто и велят работать, заставляют не прекословить и путь мирской всё время выбирать. Но человек рожден свободным! В паспортном столе, очередь, вот спрашивают имя, пол, гражданство, где ваш дом, каков ваш возраст, но разве имею я пол иль имя, что вы спрашиваете у меня! Свободен я, но вот вручают в крохотные ручки свидетельство о рожденье, будто без него не родился я. О сколько законов чуждых самоуваженью, неужели не жить человеку без сего правленья. Неужели месяцами томясь в утробе матери, у нее под сердцем, явился я на свет, чтобы кандалы мне тут же на руки надели, на шею привязали рабства омерзительный хомут, и почему мне постоянно лгут? Неужели розовый младенец рожден свободным и свободу эту предстоит ему родить. Ведь тяжкий крест – сему миру противостоять, скажите властям – нет – и вас унизят, без бумаги вы якобы ничто, как и с бумагой впрочем, вес ваш невелик. Пусть новый человек не в демократии и ни в коммунизме найдет спасенье, а спасенье во Христе. Пусть этот мир у нас лиходейскими пращурами отнят, придумав законы границ и войн, вернем свободу мы, ведь внешне лишают нас свободы, но души наши неподвластны им, мысли наши и мечтанья непокорны.
“Машинный мышиный мир сер и убог, давайте же его воображением раскрасим” – ликующе вопиет душа творца.
Смерть муза вновь остерегающе дергает за рукав, снова указывая перстами на непостоянство невозможных мыслей, и заутренняя свеча уж гаснет, а за окном неестественно непроглядностью стемнело, звезды первые зажглись фонариками ночными, но мне милей всего одна боговидная звезда.
Ты не ведаешь пределы ее земного срока, и я не знаю их. Но однажды ее срок прейдет на смену лету, но ты, душ лечебный проводник, останься здесь со мною, позволь Любимой жить еще чуть-чуть, еще немного, один лишь миг – шептал я смерти и она в ответ лишь глядела вдаль с непоколебимостью смиренья. Желаю я, чтобы любовь моя продлевала жизнь Любимой ныне и всегда. Она столь красива, столь умна. Я не обладаю теми дарами свыше, посему пишу молебны легкими незаурядными мазками, неуверенными словами молю о спасенье и прощения прошу.
Непостижимо духа от плоти отделенье, неизъяснимо разобщенье пары той строптивой, ведь некогда неразлучны были. Душа ужель привыкла к телесной боли, тело свыклось с безумствами души, ибо вместе они творили. В душе замыслы и образы эмпирически варились, тело же их движеньем рук воплощало в жизнь, вместе они любили созерцанию предаться, они не прикасались к деве, но богоподражательно любили деву. И вот им предстоит расстаться, расставанье ожидает их. Поезд набирает ход. Душа бежит, спешит запрыгнуть в движущийся вагон, а тело лишь вдогонку на прощанье машет, прощается оно так скоро, столь безудержно плачевно.
Рисунок восьмой. Молчанье сердца
Широкие мазки иль малые короткие, художник использует для насыщенья полотна судьбы? Крупные штрихи – нам внушают употреблять массивные монументальные основы построения картины, что вполне понятно, ведь кистью хрупкой в несколько волосков куда как дольше рисовать, зато труда в достатке больше.