– Я не совсем хорошо понимаю вас. – ответил юноша, после чего детектив стал отнекиваться.
– Всё довольно незамысловато просто. А именно, наши первые улики против Художника, такие как лужа краски напоминающая кровь и цветок с каплями бутафорской крови на лепестках – сотворены самолично вами. – детектив неодобрительно покачал головой. – Опрометчиво глупо вы поступили, насколько нужно быть самовлюбленным эгоцентриком, чтобы наивно предполагать, будто я поверю в серьезность тех псевдо намеков на убийство или выдуманное ранение леди Эммы.
Однако молодой человек, вставши со стула резким выпадом назад, не стал оправдываться отрицанием. Он немедля прыснул негодованием.
– Чарльз Одри, вы как всегда правы. Это я всё подстроил, совершив предумышленный обман. Я изверг кощунственную ложь, которая была оглашена мною ради спасения Эммы. Потому что полицейские до сих пор отказываются продолжать поиски, потому что я не являюсь для потерявшейся девушки родственником и не ведаю о ее возможных неотложных важных делах заграницей. Но разве похищение не является подтвержденным всеми теми чудовищными подозрениями, которые у нас имеются? Разве может быть иначе? Не задаваясь этими вопросами, они не понимают, что ее вероломно у меня украли. И представьте, каково мне, видеть холодность и безучастность людей. Да, она всего лишь флористка, но разве это уменьшает ее значимость, умаляет ее нравственную личность. Вот если бы пропал разоблачительный журналист, скандальный политик или иной яркий общественный деятель, то они бы сразу раструбили на всю округу о том злоумышлении. Непременно бы кинулись искать пропавшую знаменитость. А она, бедняжка, никому не нужна окромя меня. Я ценю ее жизнь превыше своей собственной жизни, потому мне и пришлось сделать эти глупости. Побывав в ее квартире, именно я разлил краску, а в магазине именно я оставил бутон белой розы столь любимый ею. Мне пришлось, поверьте, иного выбора мне не представилось.
– Вот и славно, что вы оказались неравнодушны. – несколько с одобрительной радостью воскликнул детектив. – Но те шутихи лишь задержали меня в расследовании, из-за этого мы потеряли уйму времени. Посему впредь, пожалуйста, хорошенько подумайте прежде чем что-то предпринимать. – указующе ревностно произнес Чарльз Одри предрекая будущую необдуманную горячность юноши.
– Значит, вы продолжите следствие, вопреки моей оплошности.
– Безусловно, ведь на кону не только ваша судьба, но и леди Эммы. – улыбаясь пояснил детектив, радуясь удачному исходу своей затеи по разоблачению Эрнеста. – Раз вы настолько горячо любите девушку, то скажите мне, любознательному старику, что глаголет вам ваше сердце? Ведь оно должно тянуться к сердечной половинке, слышать через расстояние столь дорогое родственное биение, звучащее в унисон с вашей любовью.
– Оно молчит. – искренно чуть замявшись ответил юноша.
– К сожалению. – вздохнул Чарльз Одри.
Несколько помолчав, они переварили произошедшее откровение. Затем детектив, как ни в чем не бывало, продолжил.
– Итак, оставим невразумительные нюансы ваших романтических отношений. Теперь, когда все перипетии вашего опьяненного от страсти сердца развеялись, я с чистой совестью попробую в дальнейшем потоке слов изложить свои скромные подвиги. Однако заметьте, я всё это время сидел на одном месте. Не просто так, не бездейственно, не бессмысленно, а вовсе наоборот, я дозвонился до своего старого знакомого мистика Томаса Свита, вы, должно быть, слышали о нем, если нет, то непременно прочтете о нем в будущем. Пресса помнится, бурно обсуждала дело об Оливере Мильтоне, в коем я практически не участвовал. – детектив прочистив горло трубным звуком, продолжил. – Так вот, он мне особенно внятно растолковал сущность Художника, хотя и метафорично как всегда, но всё же. Попробую дословно передать смысл его речи: “На картине когда одни предметы выделяются среди прочих, нарушая тем самым гармонию и композицию, либо имеют несвойственные цвета – это считают грубейшей ошибкой, и если в тексте редактор-грамматик встретит незнакомое ему придуманное писателем-самоучкой слово – то сразу же зачеркнет, сотрет, и поставит обыденное словцо на место лишнего. Эти ущербные люди не догадываются о том, что такова есть задумка автора, художника, и это точно не ошибка. Безусловно, те фельетоны рушат правила академической живописи и лексику классической прозы, но разве для истинного творца могут существовать правила или законы?” – спросил у меня Томас, и я сразу догадался, к чему он так упорно клонит. Оказывается, Художник больше чем живописец, он умело уникален. Вот, например вы, Эрнест, обольстились росписью на дне фонтана. И что вы, позвольте спросить, почувствовали, войдя в воду?