Адриан и во сне кажется таким неспокойным, будто и здесь он замышляет нечто фееричное, видимо он постоянно думает о чем-то, планирует, вся его жизнь это череда творческих заплывов, воплотив которые он приблизится к смерти или к бессмертию. “У меня столько невообразимых образов в душе, что когда я исполню их все поочередности, то в тот миг я будто становлюсь дряхлым стариком. Должно быть, в старости мне останется всего несколько дней для покоя, или до самого последнего биения своего сердца я буду мучить оную обитель чувств неумолчными переживаниями страдательного творения” – часто любил повторять он. А девушка пугалась сих пророческих слов, сама она столь далеко в будущее не заглядывала, да и никто из ее ближайших знакомых не помышлял о том, так как все молодые люди живут настоящим временем. А он словно всё время прибывает в будущем, ибо он человек будущего, он созидательный создатель будущего, которое хранится в прошлом и пишется в настоящем. У Адриана нет возраста, он вне времени и видимо вне пространства, он сам и возраст, и время, и пространство. – заключила Эмма.
Одна рука художника свисает на пол, вторая поджато покоится на груди, он спит незвучно, возлежит несуществующей застывшей статуей поверженного Париса. “Чудеса, обещанные им, должно быть наступят ещё не скоро” – подумала созерцательница, впервые столь внимательно наблюдая за спящим человеком, испытывая некоторые нежные чувства к нему, дева хотела присесть рядышком и ощутить дельность идеи Творца о разделении человека. Хотела предстать Евой пред спящим Адамом, у которого было изъято одно ребро, из коего была сотворена жена, ныне наблюдающая за спокойствием мужа. Она пожелала согреть этого одинокого холодного человека, но не претворила свое желание в действие.
Циничные по естеству психологи говорят, будто мужчина для женщины может быть либо отцом, либо сыном, что подразумевает заботу мужа или заботу жены, однако художник был словно вдали от всех этих фикций и игр. Для него существует только красота, а всё остальное пустое, и не нуждается в поддержке, потому что в лишении он создает нечто дорогое, в холоде создает тепло, в своей некрасивости творит прекрасное, во тьме своей души рождает свет.
Ворот рубашки художника распахнут, видны выпирающие ключицы, четко вырисовывается ямочка под горлом, волосы лежат на лице мирно. Его влюбленное сердце затаилось, словно раненый зверь жадно глотает воздух, в то время как другим видятся те вдохи незначительными, обоюдоострыми. Отчего Эмма, созерцая, испытывает влечение и одновременно отторжение к нему. Желание нравиться в ней не приедается, девушка каждый раз являясь перед очами художника в полном обмундировании, всегда наводит марафет. Впрочем, ей не нравилось, когда Эрнест ласково называл ее “хомячком” из-за ее пухленьких щечек. Окружающим была по душе та особенность девушки, а вот ей это категорически не нравилось. Но слушая комплименты Адриана, все эти необоснованные претензии исчезали. “Тогда во имя чего сказана вся та лесть, ведь мое тело он не хочет. Он только рисует. И в душе моей также не особо копается, так для чего ему лгать мне? Может быть, он говорит искренно, нисколько не лукавя, ибо любит меня” – думала она.
И должно быть, наверняка, услышав чувствами сердца звонкие мысли Эммы, кои она содроганием губ нисколько не скрывала, Адриан проснулся. Затем он удивленно сквозь мутную поволоку на глазах обратился к девушке. Не меняя позы возлежания, он начал рисовано острословить.
– По-видимому, вы нынче с нетерпением ожидаете презентацию моего творения. Но не беспокойтесь, то путешествие в фантасмагорию произойдет в скором времени, или не произойдет вовсе. Ведь я столько много сил израсходовал на создание сего творения, что не могу сию же минуту раскрыть вам свой новый секрет.
Эмма промолчала, а художник лениво воззрился на нее и печально заметил.
– Мы по сотворению не можем быть друзьями. Простите меня. – несколько смущаясь проговорил он. – Я люблю вас и в глубине своей души желаю духовно обладать вами, что означает быть с вами рядом всегда, сопереживать вам, помогать вам, просто жить с вами. Я хочу научиться читать ваши мысли без слов, восхищаться вашим телом бесстрастно, которое столь прекрасно в классическом платье. Дружба не столь глубинна, насколько глубока любовь. Любовь это единение. Жаль вы не видите меня истинным, для вас я “странный некто или последний романтик”, “сгусток безумия и отчаяния”, пусть так, я и состою из всех тех сравнений и метафор. И словно судьба дарует мне страдания ради творения. Но кому нужны мои творения? Богу или людям? Кому? Для чего я столько мучаюсь, чтобы писать, о, это слишком жестоко, вам так не кажется? Я нечаянно заговорил вопросами. Вы злитесь на меня?