– Вовсе нет. – пустым взором ответила Эмма.
– Вы определенно разгневанны. Женский гнев я распознаю с легкостью. Однако замените гнев милостью, проявив ко мне сострадание. Я не терплю женское недовольство и тем более крики, потому что они несвойственны настоящей леди, они противны моей совести. Потому оставьте меня. Возвращайтесь когда успокоитесь. – властно сказал художник.
– Вы считаете себя лучше других, из-за того что обладаете даром и возможностями о которых другие только мечтают. – заявила грозно девушка.
– Я не считаю, а являюсь худшим из всех людей, последним из всех когда-либо живших и ныне живущих на земле. Потому можете без зазрения совести, вонзить сей наконечник кисти мне прямо в мое сердце, не совершив тем самым ничего дурного. Вы только освободите мир от моего гнета, облегчите мир от столь скорбной обузы. Воздух сразу станет чище, ваша жизнь снова войдет в обыденное русло, мои чары развеются и ваш ненаглядный Эрнест вернется к вам целехонький и невредимый. И всеобщий мир взглянет на мою одинокую могилу и, осознавши потерю, познает, кого он утратил.
– Кого же?
– Творца. Хотя кого я обманываю, ибо я никто. – натужено говорил художник. – Вы злитесь, потому что я не спешу вас удивить, но всему свое время. Снимите покрывало с сего полотна, и вы найдете душевный покой. Обещаю, вам понравится то, что вы воочию узрите.
Девушка повиновалась и, с грацией пантеры сдернув ткань, мечтательно произнесла.
– Венеция.
– Она самая, ветхая, но привлекательная, такая загадочная. Знаете, а я всегда хотел быть стариком, потому что старики умирают от старости…
Но Эмма восхищенная зрелищем картины не услышала последнюю фразу художника, она тут же представила, как окунется в очарованье плавучего города. Нетерпение полновластно захватило ее душу, потому столь мгновенно вопросительно испытующе Эмма воззрилась на художника. Он в свою очередь не торопился вставать, усталость сделала его ненастным скрягой, словно творчество жадно высосало все силы его юности, всю молодость поглотила сей картина.
– Я вам помнится, говорил, что не приемлю рисование обнаженного тела. Помимо прочего, мне еще не нравятся чернильные пятна на коже людей, те несмывающиеся рисунки, шрифты, символы. Творец создал тело человека идеальным, так для чего расписывать его всевозможными орнаментами. Видимо для того, чтобы выделяться среди прочих людей. Но если каждый будет расписан, то тогда пропадет оная мнимая индивидуальность. Представьте, если сотворенная мною картина начнет изображать на себе дополнительные узоры, тогда мне как творцу это жутко не понравится. Мое отношение ко всему этому сдержанно негативное.
Девушка на минуту отвлеклась от разглядывания полотна и как-бы вскользь ответила.
– Я не прочь сделать себе татуировку. Начертать на своем теле воспоминания, сохранить символ чего-то дорогого мне. К тому же это красиво. Вы правы, что Творец создал всё это для нас, но мы свободны и нам дозволено изменять окружение. Например, мы берем камень и древесину для постройки домов, разве это плохо, мы изменяем структуру мира ради жизни, ради красоты. Конечно, зачастую мы слишком много берем, зачастую многое разрушаем. Но я же хочу всего лишь украсить свое тело.
– Ваша плоть прекрасна, для чего вам бесполезные украшения, которые будут отвлекать созерцателей от вашей истинности.
– Я подумаю над вашими словами. – сказала Эмма и сверкнув глазками спросила. – Когда мы отправимся в Венецию?
– Прямо сейчас, позвольте вас обрадовать. Только для начала перенесемся в мастерскую, где более просторно. – сказал Адриан вставая с дивана. Взяв холст, преодолевая свою усталость, он направился в обширную светлую комнату.
Сгорая от изнурительного нетерпения, словно маленькая девочка перед искусным фокусником, Эмма побежала вслед за художником, еле касаясь оголенными пяточками до холодного пола. Она женской покорностью чувствовала, что он явно не в духе и заслужил отдых, однако увидеть своими глазами любимый город было крайне заманчиво и неповторимо для неё. Адриан медлил, он совсем не был похож на Николая Чудотворца, коего на западе облачили в красную шубу с белым воротником и заставляют влезать в печную трубу, дабы тот наградил добрых деток желанными игрушками, а негодных угольками. Видимо святой не особо огорчается по поводу реконструкции своего образа, ведь чудо никуда не пропало. Так и Адриан положил картину на пол ровно посередине комнаты изображением вверх.