2 апреля 1911 года Нестеров картину закончил, а через три дня в арочном проеме черной молнией обозначилась трещина. Если бы Щусев был рядом, Михаил Васильевич, наверное, четвертовал бы его. Помощник Нестерова Павел Корин пытался вступиться за Алексея Викторовича:
— Ведь предупреждал же Щусев — дверей не открывать, никого внутрь не пускать. А нам то воздуха не хватало, то мнения чьего-то хотелось послушать. За три дня толпы людей перебывали, вот и результат — просквозили храм! — говорил он.
Корин, как и Щусев, втайне испытывал надежду, что фронтоне появится более соответствующая месту роспись.
Справившись с потрясением, Нестеров стал наносить изображение на медные доски, которые потом вживлялись в стены. Когда Алексей Викторович по вызову художника прибыл в Москву, ему пришлось выдержать жесточайший разнос.
Но не столько нарекания друга огорчили его, сколько пастораль, изукрасившая стены. Щусев быстро справился со злополучной трещиной, из-за которой роспись отслоилась и поползла вместе с грунтом. Медные оксидированные пластины спасли и здесь, но живопись...
Никаких возражений и советов Нестеров в сердцах принимать не хотел, несмотря на то что сам начал чувствовать, как кисть как бы вступила в разлад с его душой. Несвойственные художнику слащавость, даже елейность, однако, пришлись по вкусу заказчице и окончательно убедили великую княгиню в его гениальности.
Мучился сомнениями Нестеров, откровенно страдал Щусев и втайне от всех горевал Павел Корин, тогда еще бесправный помощник великого живописца. В темном подвале на грубооштукатуренных стенах делал он свою роспись, в которой уже можно было угадать руку великого мастера — будущего автора ратных мозаичных панно на станции метро «Комсомольская»-кольцевая.
Что же касается дальнейшей судьбы «Марфы», то ею распорядился сам Алексей Викторович Щусев: сразу же после революции по его настоянию здесь был учрежден Центральный Дом атеизма, в котором не раз выступал с лекциями Анатолий Васильевич Луначарский. А в годы Великой Отечественной войны трапезную разделили на два этажа для того, чтобы в ее уютных стенах разместилось побольше коек для раненых бойцов. Судьба «Марфы»-госпиталя длилась до той поры, пока не покинул ее последний солдат, ушедший отсюда в 1947 году. С той поры в «Марфе» располагаются реставрационные мастерские Художественного всероссийского научно-реставрационного центра имени академика И. Э. Грабаря.
Глава XI
«Гридница»
После Овруча и «Марфы» за Щусевым утвердилась слава первого русского архитектора. Знать охотилась за ним: всем хотелось иметь на своих землях хоть что-нибудь «в щусевском стиле».
В письме этого периода Алексей Викторович пишет П. И. Нерадовскому: «...работы бездна, я и Духаевский и два десятника, как маятники. Веду также у гр. Милорадовича по рекомендации гр. А. В. Олсуфьева небольшую переделку в 3000 рублей. Сделал эскизы в перспективе, и очень им понравилось. Камин заказал из камня в Финляндии по своим рисункам». Следующее письмо начинается словами: «Чтобы утешить Великого Князя...» Далее следует рассказ о новой «почетной» поденщине.
Он признан, полон сил. Порою он сам кажется себе баловнем судьбы. Первое время его смущало, что кое-кто вчерашних учителей и наставников не только обращается ним, как с равным, но даже ищет его внимания и принимает каждое его пожелание как знак дружбы.
Как дорогой подарок хранил он письмо, в котором его вчерашний кумир Ф. О. Шехтель обращался к нему «с просьбой от Московского Архитектурного общества — не отказать поместить в Ежегодник о-ва, который выйдет в Новый год, что-либо из Ваших построек. В особенности желательно иметь Вашу удивительную церковь на Ордынке...»
Петербургские художники и студенты академии, как на паломничество, отправлялись в Почаев и в Москву, чтобы запечатлеть на полотне щусевские «белокаменные поэмы».
А архитектором уже завладели новые мечты: ему грезился дворец из сказки о царе Салтане...
Москва с любопытством наблюдала за Петербургом, чтобы переиначить, приспособить на свой лад его новинки. Только Щусева ей не надо было к себе приспосабливать — зодчий оказался более московским, чем сама тогдашняя Москва. Даже их сокровенные мечты совпадали: Москва, так же как и зодчий, мечтала о чудо-тереме, в котором бы отразилась вся история ее красоты.