Щусев сделал набросок и увлекся. Всего два вечера трудился он над своим проектом, не связывая с ним никаких надежд. «Дело долгое...» — решил Алексей Викторович и отложил набросок в сторону.
Другие дела были куда более реальными. Его старый знакомец отец Флавиан за его спиной сговорился с митрополитом Петроградским и Ладожским и архимандритом Свято-Троицкой Александро-Невской лавры Владимиром не выпускать архитектора из рук. Предложения от Синода следовали одно за другим, и Щусеву нельзя было с ними не считаться, хотя он уже отстоял свое право отказывать. Однако он мог пользоваться этим правом лишь до той поры, пока владыко не топнет ногой. Но не лежала у него больше душа к культовым постройкам.
Свежесть архитектуры Виктора Михайловича Васнецова взволновала Щусева. Конечно, он не ставил и не мог ставить перед собой цели обновить московское барокко, явить его миру как откровение. Правда, он умел делать находки «под ногами», открывать то, что открывать всего труднее, — явное.
Его частые наезды в Москву, долгие ночные бдения в период работы над «Марфой», привычка в часы раздумий бродить по московским улицам — все это исподволь привязывало его к Москве. Едва он начинал думать об этом городе, как в нем пробуждалось ощущение праздника. У него уже были любимые места в Замоскворечье, в Филях, в Немецкой слободе, из которой, как он считал, собственно, и вышел Петербург. И конечно, душу свою он был готов положить к подножию Кремля.
Щусеву первому удалось увидеть, почувствовать первозданность Москвы — основоположницы собственного стиля в архитектуре, стиля собирательницы русских городов.
По ночам ему снилась весенняя, омытая первыми дождями, радостная Москва. Светлая искренность московского барокко открывалась ему постепенно, шаг за шагом. По опыту своих белокаменных построек он уже знал, что искренность вообще невозможно скопировать. Найдется ли кто из современников, у кого хватит и восторга и терпения, чтобы настроить душу свою на бесконечную работу, на любовь, которую безоглядно вкладывали московские зодчие в каждый свой каменный узор?
Алексей Викторович старался не думать о своих неудачах и все же всегда помнил о них. Первый опыт работы стиле московского барокко он предпринял за год до этого конкурса. Тогда он участвовал в другом конкурсе — на постройку городского банка в Нижнем Новгороде.
В том проекте зодчий впервые воспользовался формами московского барокко. Каждое из четырех соединенных одно с другим зданий несло свою функциональную и художественную нагрузку. Создавалось впечатление, что они в разное время были пристроены друг к другу, как происходило в те годы, когда московское барокко вырабатывало свою живописность, основанную на сочетании свежести красок и пластики форм.
Это был смелый эксперимент архитектора — расчлененное на самостоятельные фрагменты строение собиралось в яркий, как мозаика, ансамбль, вызывая целую гамму чувств. Яркий всполох красок был по-своему строг, продуман и организован. Но в проекте нижегородского банка ощущалась заданность, он был несвободен от влияния псевдорусского стиля. Проект так и не был реализован, и Щусев не жалел об этом.
Московское барокко оказалось крепким орешком. У этого пришедшего к нам из конца XVII — начала XVIII века стиля была своя особая тайнопись, и только опытному художнику с острым чутьем и свободной фантазией можно было здесь на что-то надеяться.
В короткий срок Щусев построил в облюбованном им стиле два интересных здания в Италии. Первое, правда, несколько копировало прошлое — это гостиница для русских странников в Бари. Зато другое — Русский павильон художественной выставки в Венеции — уже при первом взгляде оставляло впечатление яркой самобытности. Кажется, что зодчий работал в этой творческой манере много лет, так неприхотливо свободен он в своем художественном волеизъявлении.
Россия привнесла в Венецию нарядный и праздничный московский колорит, причем сделала это тактично и ненавязчиво. Павильон заиграл своими причудливыми красками под ярким солнцем Италии. Несмотря на то что фасады двух галерей павильона совершенно различны, они согласно выполняют общую задачу: подготовить зрителя к восприятию русской живописи.
Какими простыми средствами достигает Щусев своей цели! Привычный кубический объем, шатровая кровля, в которой чуть замаскированы большие площади остекления, на изумрудной глухой стене — белая виньетка-картуш... Под сенью старого дерева, любовно сбереженного русскими строителями, проходила длинная лестница с уютной террасой под узорчатым каменным паланкином. Это своеобразное крыльцо несло всю живописную нагрузку переднего плана здания. Играя архитектурными массами, зодчий создал уникальную по гармонии композицию. Детали московского барокко здесь почти второстепенны, но их вполне достаточно, чтобы зазвучал в полный голос русский мотив, чтобы он был понят всеми.