Захваченный могучим талантом Репина, Алексей написал прошение о допущении его, Щусева, к занятиям живописью и, получив разрешение, попросился в репинский класс. Человек, на которого Алексей взирал, как на божество, стал его учителем. Но Щусеву он уделял совсем немного внимания, не понимая, как можно совмещать с чем-то живопись. Из своего многочисленного класса Илья Ефимович выделял Малявина, Рылова, Кардовского и Рериха, который был лишь на год младше Алексея. На возраст Репин не глядел, его интересовал только талант.
Алексей почему-то упорно верил в свою исключительность. Работал он настойчиво, упорно, однако, сверяя свои рисунки, к примеру, с малявинскими, находил, что ему никак не удается то самое «чуть-чуть», которое не имеет названия, но которое и есть искусство.
Он был раскован, общителен, весел, первым смеялся над своими неудачами и, казалось, не умел быть завистливым. Чужими работами он восторгался искренне, от всего сердца, все пытаясь понять, где же ключ к той тайне, которая делит мир надвое — на вечное и тленное, настоящее и вторичное. Обладая сердцем художника, он так по-детски радовался, если кому-то из его новых друзей удавалось хотя бы прикоснуться к настоящему, что готов был забыть себя.
Ученики Репина, в отличие от своего патрона, с большой охотой помогали Алексею. Кардовский даже советовал ему подумать о переходе на отделение живописи.
— Лишь когда за вашей спиной сгорят все корабли, вы узнаете, художник вы или нет, — говорил он.
В смелости Алексею было не отказать, но разом отбросить три академических года на архитектурном отделении казалось ему неразумным, тем более что официального предложения от профессора Репина о переводе он не получал. Но слишком уж притягательной была сама мысль. Она все сильнее стучалась в сердце, не давала ему покоя и наконец полностью овладела им. К этому времени Щусев сблизился с Николаем Рерихом и поведал ему о своих планах.
Вскоре было объявлено, что в академии состоится первая послереформенная выставка студенческих работ, в которой могут принять участие все желающие. Щусев решил, что это его шанс, и стал готовиться к выставке. Каждую свою работу он детально обсуждал с Рерихом, бракуя одну за другой.
Однажды в натурном классе Алексей вроде бы случайно сделал удачный рисунок с обнаженной натуры. Друзьям показалось, что это именно то, что нужно. Рисунок вправили в простенькую рамку и отнесли в конкурсную комиссию. С этим рисунком Щусев теперь связывал свои надежды, и, как оказалось, не напрасно — работа была включена в экспозицию. Осталось последнее, чего все ждали с особенным нетерпением: выставку будет оценивать сам Илья Ефимович Репин.
Настороженной притихшей кучкой двигались студенты за своим метром, ловя каждую перемену в его лице, каждый его кивок, каждое слово.
Вот он подошел к щусевскому рисунку, остановился, пристально посмотрел и весело сказал:
— Сразу видно, что рисовал архитектор! Как хорошо построена фигура! — И пошел дальше, бормоча на ходу: — Впору живописцам поучиться...
Эти слова были для Щусева как гром среди ясного неба. «Значит, все-таки архитектор, значит, не удалось, значит... значит, и не следует от архитектуры отказываться». Вместе с чувством грусти Алексей испытал и облегчение.
Так он вернулся на стезю архитектора.
Между тем профессор Григорий Иванович Котов, несмотря на свое расположение к Щусеву, стал выражать неудовольствие, замечая у Алексея пренебрежение архитектурными занятиями ради живописных. Но тот заверил профессора, что туман рассеялся, что больше он не станет строить никаких иллюзий.
— И верно, — поддержал его профессор Котов. — Довольно сидеть на двух стульях, а то вдруг однажды окажетесь на полу.
Видимо, занятия в классе рисунка сделали глаз острее, а руку тверже. Алексей быстро догнал своих однокурсников и снова занял среди них первенствующее положение. Экзамены он выдержал легко. В Кишинев был направлен очередной благожелательный отзыв.
На этот раз вместе с благотворительной стипендией Щусев получил письмо от директора гимназии Алаева с приглашением принять посильное участие в закладке нового здания 2-й кишиневской классической гимназии. Алексей показал письмо профессору Котову и попросил его совета.
— Счастливая возможность вам в руки идет, а вы раздумываете, — сказал профессор. — Участвовать в строительстве такого общественного здания, как гимназия, — лучшей практики, кажется, и быть не может. Поезжайте, друг мой, пощупайте, почувствуйте здание не снаружи, а изнутри. Истинному архитектору без этого нельзя. Зодчий прежде всего строитель.
Щусев догадывался, что директор гимназии не ждет от него многого, что им движет прежде всего желание помочь Алексею материально, дав дополнительную возможность заработать.