На следующий день кровельщики взялись изготовлять по щусевскому чертежу большую медную воронку с зарегулированным стоком. Лишь когда воронка была изготовлена, артельщики поняли суть хитрого приема, с помощью которого Алексей Викторович отводил воду от купола. Поставленная внутрь шатрового завершения воронка просто и надежно решала задачу, собирая и выводя концентрирующийся конденсат. Новая надежная обшивка купола давала дополнительную страховку от сырости.
Щусев продолжал работы по реконструкции казавшегося загубленным сооружения. Под ветрами Кавказа кровля и стены стали обретать положенный цвет, а начатые в прошлом году Нестеровым росписи перестали отслаиваться вместе с грунтовкой.
Михаил Васильевич с гордостью представил цесаревичу Алексея Викторовича, назвав его спасителем храма, охарактеризовав как мастера своего дела. Цесаревич вяло пожал Щусеву руку, скупо поблагодарил и пошатываясь удалился в свои покои. Прикосновение царственной ладони, покрытой холодным потом, было мерзко — как будто поздоровался с жабой. Он долго потом тер руку платком.
Не эта, а иная благодарность была ценна для Алексея Викторовича. Когда он уезжал из Абастумани, вся артель вышла его провожать.
— Оставался бы с нами, барин, не ровен час без тебя опять запьем, — говорили мужики.
Михаил Васильевич Нестеров поехал проводить его до самой станции за двадцать верст.
Свое тридцатилетие Алексей Викторович встречал в Петербурге в семейном кругу. Тихое торжество, скромный семейный ужин, мысли о пройденном пути... Он чувствовал себя полным сил и энергии, но временами казалось, что это никому не нужно. За плечами, правда, было кое-что, однако ни одного но-настоящему серьезного проекта так и не удалось осуществить. Да и не было таких проектов.
Он уже собирался ложиться, когда у дверей задребезжал колокольчик. Прислуга открыла дверь и через минуту, постучав к нему в кабинет, сказала:
— К вам господин профессор Котов пожаловали.
Грустные думы разом отлетели прочь. Алексей Викторович поспешил навстречу дорогому гостю.
— Поздравляю вас, Алексей Викторович! Позвольте облобызать в вашем лице мою лучшую надежду, — проговорил Григорий Иванович, обнимая Щусева и улыбаясь. — Ваши товарищи из Общества архитекторов уполномочили меня передать вам приветственный адрес.
И профессор Котов вручил ему сафьяновую папку с серебряным вензелем: «Художнику-архитектору А. В. Щусеву в день тридцатилетия».
Странное дело, но это полуофициальное приветствие отозвалось в душе горячей благодарностью.
— Сейчас распоряжусь, чтобы подали чаю, — поторопился Алексей Викторович скрыть свою растроганность.
— Чай отменяется! — весело воскликнул профессор и извлек из своего багажа бутылку французского шампанского. — Зовите Марию Викентьевну. Где она, наша красавица, где вы ее прячете?
— Красавица спит. Дело в том, что ей сейчас необходим покой...
— А-а, понимаю. Ожидается прибавление? Поздравляю.
— С этим заблаговременно поздравлять негоже.
— Все у вас будет в порядке, уважаемый Алексей Викторович. Фортуна охотно поворачивается к вам лицом, и вы умеете не обижать эту капризную даму. Только сдается мне, что поспешили вы вернуться в Петербург.
Щусев удивленно вскинул глаза и, подождав минуту, сказал:
— А что мне было делать в Киеве? Бить поклоны отцу Флавиану да слушать его фантазии?
— Отец Флавиан самый приличный из всей этой публики и самый знающий. Но я вас к нему больше не пошлю. У вас есть сейчас какое-нибудь большое интересное дело?
— Интересное? Смотря что под этим понимать. Работа кое-какая есть. Закончил проект загородного дома для помещицы Безак с башенками и прочими выкрутасами. Проект ей понравился, а с постройкой тянет. Сейчас в Царском Селе делаю другой загородный дом в два этажа. Моя архитектура должна уложиться там в размер корабельной доски: дом надо слепить из старой, выброшенной на берег баржи.
— То, что намереваюсь предложить вам я, поинтереснее старой баржи...
И Григорий Иванович стал рассказывать о последнем заседании Археологической комиссии, о развалинах одного из самых древних храмов Киевской Руси XII века — храма Святого Василия в Овруче, построенного в честь князя Владимира Святославича, который при крещении принял второе имя — Василий, о чем теперь мало кому известно.