Я тяжело вздохнул, изображая нетерпение и холодное презрение, хотя на самом деле мне стоило немалых усилий, чтобы не прижать ее к себе и не молить о прощении.
— Я люблю тебя, Гил. Разве это ничего не значит? — Она резко и безрассудно потянулась ко мне.
И снова я просто среагировал. Инстинкты, которые больше не связывали привязанность с любовью, вырвались наружу и причинили боль единственному человеку, которого я хотел обидеть меньше всего.
Привязанность очень дорого мне обходилась. Ценой, которую я больше не мог себе позволить.
Я сомкнул руку на горле Олин и прижал ее к кирпичной стене. Я устал от борьбы, и мне больше нечего было дать.
Нечего предложить.
Я был мертв.
И она заслуживала лучшего.
— Остановись. Просто остановись.
Олин напряглась.
Я застыл.
Время остановилось, пока я причинял ей физическую боль.
Оставлял на ней синяки точно так же, как на мне Таллап.
Я отшатнулся назад, оторвавшись от нее и охваченный отвращением и тревогой.
Черт!
У меня задрожали ноги, и я чуть не упал на землю.
Олин стояла там с распахнутыми от шока глазами и тяжело дышала от страха.
И мы уставились друг на друга.
Уставились с нашей историей и нашей надеждой, зная, что это был момент, когда все действительно закончилось.
Она ничего не сказала.
Я не мог.
Я повернулся и ушел от самой лучшей, от моей единственной, от моей вечности.
Через несколько недель после того, как я оставил на ней синяк, Олин начала встречаться с Джастином Миллером.
В первый раз застав их вместе, я убежал с территории школы, чтобы не совершить нечто такое, из-за чего мог бы угодить в тюрьму за два преступления.
Увидеть ее с ним?
Я не мог этого вынести.
Не мог этого пережить.
Я сделал три шага к Олин, на языке вертелись слова извинения. Слова о том, как сильно я по ней скучал, хотел ее, нуждался в ней, жаждал ее. Я сделал еще три шага, сжав кулаки, готовый с размаху вмять лицо Джастина ему в череп.
Но каким-то образом, в тумане одержимости и боли, я остановился.
Если бы я сказал Олин, как сильно ее люблю, Таллап разрушила бы ее жизнь и посадила меня. И если бы я избил Джастина Миллера за то, что он смеялся с девушкой, которой принадлежало мое сердце, меня привлекли бы еще за одно преступление.
Это стоило мне всех моих сил, но я терпел флирт, робкие улыбки и осознание того, что Джастин к ней прикасался.
Я намеренно затеял ссору со своим стариком, когда застукал их целующимися за спортзалом, где впервые показал ей свой альбом для рисования. Я думал, что умру от того, как что-то у меня внутри раскололось напополам.
Но я не умер.
И мой отец спьяну сломал мне ребро кулаком.
Неделя за неделей мне приходилось быть свидетелем того, как Олин заменяла меня другим. И неделя за неделей я распадался изнутри, превращаясь в пустую скорлупу горя.
К тому времени, когда начались школьные каникулы, я висел на гребаном волоске.
Зная, что большую часть своего времени Олин будет проводить с Джастином.
Задаваясь вопросом, подарит ли она ему свою девственность.
Представляя, как она целует его, смеется с ним, прикасается к нему.
Черт, от этого я разрывался на миллион кусочков и ревел от ярости.
Мне снились кошмары, в которых он причинял ей боль, как мне Таллап. В которых Олин извивалась в экстазе с кем-то, кто не был мной.
Этого было достаточно, чтобы свести меня с ума.
Возможно, я уже был безумен.
Даже мой отец потихоньку оставил меня в покое. Его избиения стали уже не такими частыми, а оскорбления и пьяные тирады — не такими громкими. Как будто ему не нравилось, когда я сам их ждал, принимал и нуждался в них.
Я устроился на работу в местную строительную компанию, где мне платили наличными. В обмен за тяжелый труд я заработал деньги, чтобы погасить свои долги. Я вернулся туда, где когда-то воровал, и с точностью до доллара расплатился за то, что взял, — в магазин художественных принадлежностей, где украл баллончики с краской. В магазин канцтоваров, где я стащил альбом для рисования и карандаши.
Расплатившись с ними, я купил побольше расходных материалов и вернулся к свободе, которую давала мне живопись.
Я разрисовывал граффити уродливые закоулки города.
Раскрашивал ненужные тротуары в переулках.
Изливал на бумагу свое разбитое сердце.
И несмотря на все это, я не переставал наблюдать за ней, защищать ее, ждать на улице возле дома… убеждаясь, что она в безопасности.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ