Прежде чем я успела закрыть сообщение, он прислал еще одно.
Джастин Миллер: Я не знаю, где ты, но не ходи к Гилу одна. Я ему сейчас не доверяю.
Я вздохнула. Как и в старших классах, я металась между двумя парнями. Один был образцом хорошего поведения, предупредительных манер и добрых поступков. Другой — сводом предупреждений о неблагополучных семьях, беспросветной бедности и грязных секретах.
Я влюбилась не в того.
Я выбрала свой путь.
У меня больше не было выбора.
У меня никогда не было выбора.
Нажав ответить, я напечатала:
Олин Мосс: Я собираюсь повидаться с Гилом. Со мной все в порядке. Я поговорю с тобой позже.
Заблокировав телефон, я закинула сумку на плечо, бросила последний взгляд на студию, пережившую смерть моей мечты, и выскользнула в ночь.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Олин
— Настоящее —
Склад, похоже, был не рад меня видеть.
Громоздкий кирпич и граффити не предвещали ничего хорошего.
Но, по крайней мере, когда я выключила хэтчбек Гила и открыла дверь, на подъездной дорожке не притаилось никакого черного фургона, и меня не попытались украсть никакие мерзкие похитители.
Я была угонщицей. Даже если бы я не захотела встречаться с Гилом, в какой-то момент мне все равно пришлось бы вернуть его машину.
Порыв пронизывающего ветра пронесся по длинной аллее складов.
Я задрожала от холода.
Обхватив себя руками, я изо всех сил старалась унять дрожь. У меня все еще болела спина после глупой попытки совершить грандиозный прыжок в воздухе, а на коленях остались синяки от того, что я на них приземлилась.
На моем телефоне было еще семь пропущенных звонков, и я приготовилась к реакции Гила, когда он, наконец, найдет меня на пороге своего дома.
«У тебя получится».
Я выпрямила спину.
«Спроси его строго, но вежливо».
Я сделала глубокий вдох.
«Не позволяй ему менять тему или спорить».
Мой взгляд упал на пешеходный проход. Дверь оставалась закрытой, но в щель между внутренним и внешним пространством скользнуло что-то белое.
Подойдя к граффити, я зашипела от своих новых синяков и наклонилась, чтобы забрать большой конверт.
Я нахмурилась, разглаживая пустой бланк без указанного на нем адреса.
Возможно, у Гила не было почтового ящика? Может, почтальон всегда доставлял корреспонденцию таким образом?
Выпрямившись, я подняла руку, чтобы постучать. Чтобы покончить с этим противостоянием. Но мой взгляд снова скользнул по конверту, и пальцы пробежались по невидимому содержимому.
Без адреса… чудно.
Незапечатанный… странно.
Плотный.
Гладкий.
Возможный ключ к… чему-то.
Нарушая закон и доверие Гила, я закинула сумочку на плечо и открыла отклеившийся конверт.
Затаив дыхание, я вытащила одинокий листок бумаги и фотографию.
У меня в легких тут же испарился весь кислород.
Кровь превратилась в мокрый снег, а сердце — в безжизненный камень, когда я прочитала ужасающую угрозу. Угрозу, адресованную художнику по телу, но предназначенную для его живого холста.
Мне.
Её.
Сегодня вечером.
Больше никаких оправданий.
Время выбирать.
Либо она, либо я навсегда лишу тебя твоей самой драгоценной любви.
Простые предложения были набраны жирным шрифтом и набраны жутким черным цветом. Приказ, а не просьба.
Я проглотила крик, уронив бумагу и сжав фотографию.
Мою фотографию.
На ней я выходила из офисного здания сегодня вечером, скрыв волосы под серым шарфом и удаляясь прочь быстрыми и крадущимися шагами.
Тревога и страх разбили в моих венах кристаллы льда, устремив огонь в сердце. Я больше не стояла, застыв, на крыльце Гила, а отшатнулась назад, пытаясь разгадать эту новую загадку.
Но дверь открылась.
Дверь открылась, и там стоял Гил.
И мы встретились глазами, полными вселенской тоски.
Его взгляд упал на фотографию в моих руках.
Гил побледнел.
На его лице отразилась мука.
Он почти что упал на одно колено.
Почти.
Объятый волной отчаяния и ужаса, Гил вцепился рукой в дверной косяк, удержавшись в вертикальном положении. Горло у Гила сильно напряглось, как будто его вот-вот вырвет. Глаза наполнились слезами, он покачал головой и сорвавшимся голосом пробормотал что-то непонятное.