Марина Ясинская
Художник
Аркадию с детства говорили, что у него талант, — и родители, и учителя рисования в школе, и преподаватели в художественном училище, и друзья с однокашниками.
Но после выпуска из училища оказалось, что талант его никому особо и не нужен.
— Да, у тебя талант. И у Иванова талант, и у Петрова талант, и у Сидорова… Таких, как ты, талантливых, знаешь сколько? — говорили Аркадию владельцы картинных галерей и меценаты — и отказывались спонсировать выставку или брать его картины на продажу.
А менее талантливые, но куда более удачно пристроившиеся в жизни однокашники поясняли:
— Одного таланта мало. Ты должен попасть в тренд, понимаешь? Попадёшь в тренд — станешь модным. Станешь модным — и тогда будет всё: и деньги, и слава, и свобода писать то, что хочешь. А пока…
Из трёх перечисленных благ больше всего Аркадий хотел писать то, что хочет, и меньше всего — славы. Ну а деньги — да, деньги нужны, без них не прожить.
Аркадий слабо представлял себе, что такое тренд и как в него попасть, но точно знал, что он — не в нём, потому как деньги ему приходилось зарабатывать по-разному: учить рисованию в школе и рисовать на улице, работать оформителем сцен и иллюстратором книг, художником по рекламе и шаржистом в газете. Довелось ему даже в одно время заниматься иконописью, а в другое — расписывать стены в шикарном особняке какого-то олигарха.
Аркадий всегда выполнял любое задание честно и добросовестно; его работами были довольны, нередко — восхищались. И только сам Аркадий знал, что не вложил в них и десятой доли того, на что способен.
Все свои силы, весь свой талант он отдавал другим картинам. Эти картины он писал не для себя, не для друзей и не на заказ. И даже не для души. Он писал их, потому что не мог не писать. Они настойчиво рвались в мир, и он не мог не дать им жизнь.
Собственно, он их и не писал. Это они писали его.
В небе громыхает гроза, в океане бушуют волны, швыряют его с гребня на гребень, накрывают с головой. Жадная глубина настойчиво тянет на дно. Паника, заставляющая из последних сил бить руками, чтобы удержаться на плаву, уступает место равнодушной обречённости. Зачем бороться, если всё равно умрёшь? Не проще ли сдаться?
Но стоит лишь на миг поддаться стихии, позволить океану затянуть тебя на дно, как инстинкт, что сильнее разума, — выжить! во что бы то ни стало выжить! буквально выталкивает пловца на поверхность. И снова начинается мучительная, безнадёжная борьба…
Огромная ледяная гора появляется рядом внезапно и незаметно — как призрак. И кажется если и не спасением, то хотя бы передышкой.
Из последних сил он доплывает до айсберга и пытается ухватиться мокрыми непослушными руками за холодный выступ. Ладони скользят по ледяной поверхности, тяжёлое, одеревеневшее тело никак не может вырваться из плена морской воды.
Шторм продолжает неистовствовать, сотрясая небо и волнуя океан. Разъярённые волны бьются об айсберг, словно пытаясь сорвать человека, отчаянно цепляющегося за ледяной выступ.
Картины, которые Аркадий впускал в этот мир, всегда приходили к нему именно так — видениями, больше похожими на воспоминания. Яркость, чёткость и сила образов и ощущений поначалу пугали художника, но со временем он привык. Теперь острота переживаний, которые Аркадий испытывал во время видений, только помогала ему делать картины живыми.
Вот и на этот раз, ещё не до конца придя в себя после яркого и поразительно реального сна, художник подошёл к мольберту и установил на нём чистый холст. Затем прикрыл глаза, вспоминая всполохи молний в штормовом небе, грохот волн и ломаные очертания айсберга и заново вызывая в себе ощущение цепкой хватки океанской глубины, непослушных рук и неумолимого, всепоглощающего, сильнее холода и боли, инстинкта — выжить!
Кисть, словно живая, запорхала над холстом.
На поверхности появлялись очертания величественного айсберга посреди штормового океана и одинокой фигурки, отчаянно цепляющейся за ледяной выступ.
— Что-то в этом есть, — задумчиво протянул один из гостей сырьевого магната Потапова — известный художественный критик Барселов, стоя перед расписанной стеной и разглядывая панораму горящего города. — Что-то особенное. Цепляющее. Это ведь не репродукция?
— За те деньги, что я отвалил тому маляру, это может быть только оригинал, — довольно ухмыльнулся Потапов.
Олигарху очень нравилось думать, что, переехав в Москву, обзаведясь шикарным старинным особняком, накупив модных произведений искусства и сделав солидное пожертвование в несколько творческих фондов, он стал своим в столичном бомонде. То, что на его вечер пришли такие значимые представители творческой интеллигенции, только укрепило его уверенность. Разумеется, они пришли, потому что он один из них, а вовсе не из-за его денег.